Потомки Солнца - Андрей Платонович Платонов
— Да! — сказал Егор и полуобернулся.
Вошла редкая гостья — Валентина Крохова, дочь инженера Крохова, друга и сотрудника отца Егора по работе в тундре на вертикальном туннеле. Валентине было двадцать лет — возраст, когда выносится решение: что же делать — полюбить ли одного человека или любовную силу обратить в страсть познания мира? Или, если жизнь в тебе так обильна, объять то и другое?
Нам это не понятно, но тогда будет так. Наука стала жизненной физиологической страстью, такой же неизбежной у человека, как пол.
И эта раздвоенность неясного решения была выражена на лице Валентины Кроховой. Ищущая юность, жадные глаза, эластичная душа, не нашедшая центра своего тяготения и заключенная в оболочку пульсирующих мышц и бьющейся крови, — вот красота Валентины Кроховой.
Нерешенность, бродяжничество мысли и неверные черты доверчивого лица — удивительная красота молодости человека.
— Ну, что скажешь мне, Валя? — спросил Егор.
— Да так кое-что! Ты все занят ведь? — ответила Валентина.
— Нет, не особенно: и занят, и нет! Живу как в бреду; сам еще не знаю, что у меня выйдет!
— Да уж вышло, Егор! Будет тебе скромничать!
— Не совсем, Валя, не совсем! Я открыл еще нечто такое, что сердце останавливается..
— Что это такое? Про эфирный тракт все?
— Нет, это другое совсем. Эфирный тракт — пустяки!.
Как вселенная, Валя, родилась и рождается, как вещество начинает дышать в недрах хаоса, свободы и узкой неизбежности мира! Вот, Валя, где хорошо! Но я только чувствую, а ничего не знаю… Ну, ладно! А где твой отец?
— Отец на Камчатке…
— Что, все эту несчастную планетку бурят? Черт, даже мне она надоела! Сколько лет ведь прошло, как она села с неба, еще отец был жив!..
— Да, все бурят, Егорушка!
— Ну, а что они там находят — отец не пишет?
— Пишет, что находят сплавы разных металлов, но все эти металлы известны людям.
— Так, а еще что пишет?
— Еще пишет, что нашли какой-то круглый предмет.
— Ну, какой? Говори скорее!..
— И этот шар ничему не поддается — никакая механическая обработка его не берет, и ни на какой химический реактив он не отвечает. Полный нейтралитет!
— Ого! Ведь ты химик, Валя, что это, как ты думаешь?
— Ну, куда мне, Егор, что ты? Я тебя хотела спросить.
— А черт его знает что это такое! Мало ли чего нет в этой пучине, откуда к нам свет идет и метеоры летят!
— А когда, Егор, ты покажешь свой эфирный тракт?
— Да вот как-нибудь покажу. Сначала книжку напишу.
— Кому ты ее посвятишь?
— Отцу, конечно, — инженеру Михаилу Кирпичникову, страннику и электротехнику.
— Это очень хорошо, Егор! Чудесно, как в сказке, — страннику и электротехнику!
— Да, Валя. Я забыл лицо отца, помню, что он был молчаливый и рано вставал. Как странно он умер, ведь он почти открыл эфирный тракт!
— Да, Егор! И мать твоя старушкой стала!. Может, ты проводишь меня немного? А то поздно, а ночь хороша — я нарочно тихонько шла сюда.
— Провожу, Валя. Только недалеко, я хочу выспаться.
Надо через два дня книжку в печать отдавать, а я только половину написал — не люблю писать, люблю что-нибудь существенное делать.
Они вышли в вестибюль, спустились на лифте и очутились на воздухе, в котором бродили усталые ночные теченья.
Тихо двигалась по небу луна. Быть может, там сейчас лежало оледенелое тело инженера Крейцкопфа, навеки одинокое.
Егор и Валя шли под руку. В голове Егора струились неясные мысли, угасая, как ветры в диком и темном поле, зажигаясь от контакта с милой девушкой, такой человечной и женственной. Но Кирпичников изобретал не одной головой, а также сердцем и кровью, поэтому Валентина в нем возбуждала только легкое чувство тоски. Силы его сердца были мобилизованы на другое.
Москва засыпала. Невнятно и смутно шумели какие-то далекие машины. Бессонно стояла луна, маня человека к полету, странствию и глубокому вздоху в межпланетной бездне.
Егор пожал руку Вале, хотел ей что-то сказать, — какое-то медленное и девственное слово, которое каждый человек говорит по разу в жизни, но ничего не сказал и молча пошел домой.
Мать его спала, и чертежный стол томился по нем.
Сняв башмаки и потушив свет, Егор вдруг вспомнил про находку Крохова на камчатском болиде — молчаливый шар, который нельзя ни разрубить, ни разъесть кислотами.
— Спрессованный эфир! — вслух сказал Егор. — Трупы электронов, втиснутые один в другой! Да — их действительно ничем не возьмешь — смерть примитивная и абсолютная!
Егор укрылся одеялом и уже сквозь сон подумал: «А что спрессовало эфир?» — и заснул.
Во сне он увидел огромную роскошную книгу, а себя — семилетним мальчиком. В книге он прочел середину страницы:
«Жизнь — порочный факт, каждое существо норовит сделать такое, чего никогда не было и не будет, поэтому многие явления живой природы необъяснимы и не имеют подобия во вселенной. Так умирающий электрон, ища в эфире труп своей невесты, может стянуть к себе весь космос, сплотить его в камень чудовищного удельного веса, а сам погибнет в его каменном центре от отчаяния, масштаб которого подобен расстоянию от Земли до Млечного Пути.
Пусть тогда догадается ученый о тайне небесного мертвого камня!. Пусть родится мозг, могущий вместить чудовищную сложность и страшную порочную красоту вселенной!»
Проснувшись, Егор забыл свой сон навсегда, на всю жизнь.
* * *
Двадцатого марта не так велики дни и кратки ночи, чтобы утренняя заря загорелась в час пополуночи. Так еще не бывало никогда, даже старики не помнят.
А однажды случилось так. Московские люди расходились по домам — кто из театра, кто с ночной работы на заводе, кто просто с затянувшейся беседы у друга.
В этот вечер в Большом зале Филармонии был концерт знаменитого пианиста Шахтмайера, родом из Вены. Его глубокая подводная музыка, полная того величественного и странного чувства, которое нельзя назвать ни скорбью, ни экстазом, — потрясла его слушателей. Молчаливо расходились люди из Филармонии, ужасаясь и радуясь новым и неизвестным недрам и высотам жизни, о которых рассказал Шахтмайер стихийным языком музыки.
В Политехническом музее в половине первого кончился доклад Макса Валира, возвратившегося с полдороги на Луну. В ракете его конструкции обнаружился просчет; кроме того, среда между Землей и Луной оказалась совсем иной, чем о ней предполагали с Земли, поэтому Валир вернулся обратно. Аудитория была взволнована до крайней степени докладом Валира и,
