Юлиан Семенов - Противостояние
– В связи с чем отклонились от курса и нарушили воздушное пространство? Ложный ответ позволит нам применить особые меры.
Кротов перехватил воздух, только сейчас почувствовал, как тяжело дышать:
– Отвечай: мы просим посадки.
– Я так не отвечу.
– Отвечай, гад, как я говорю!
– Ну, сволочь, ну, гад, – ответил командир. – Я им скажу, что меня принудили так лететь. Силой.
– Хорошо, ответь, что на борту пассажир, выбравший свободу.
Командир покашлял, сказал в микрофон:
– На борту находится пассажир, вынудивший меня пересечь границу. Наш борт принадлежит Аэрофлоту Советского Союза.
– Если на борту есть убитые, мы не разрешим посадку и не примем вас...
– Отвечай, что ни убитых, ни раненых нет.
– На борту убитых нет, – ответил командир.
– Предупредите того господина, который заставил вас пересечь границу, что он предстанет перед нашим судом – в любом случае.
– Хорошо, я передам. Да он сам все слышит.
Кротов сказал:
– Я готов предстать перед их судом, передай им, но прошу гарантии, что я не буду выдан Советам.
– Он готов предстать перед вашим судом, но требует, чтоб вы не выдавали его Советам.
– Ждите нашего ответа.
– Сколько ждать, у меня горючее на исходе...
– Ждите нашего ответа, – монотонно повторили с земли.
– А мне куда идти? – устало, безликим голосом спрашивал молчащую землю командир. – Вперед или круги давать? В каком радиусе, направление дайте, эшелон, высоту, параметры.
– Кружите, не спускаясь к земле, из облачности не выходить, в случае, если пойдете самовольно по курсам сорок три или сорок пять, вынуждены будем открыть огонь...
– База, – вслух сказал командир, – боятся.
Кротов стремительно обернулся, почувствовав на себе взгляд; штурман действительно пытался подняться, завороженно глядя на спину Кротова. Тот, выругавшись, снова ударил парня.
– Ну скотина, – сказал командир, – ну, нелюдь... Если убил – отдадут тебя там, под расстрел отдадут, гадюку, как такого земля носит.
– Не убил, – ответил Кротов, оглянувшись, – дышит. Я оглушил его.
– Борт русского самолета, в случае если у вас нет жертв и человек, желающий просить политическое убежище, не применял огнестрельное или холодное оружие, он будет судим, но выдан России не будет. Берите курс двадцать четыре и начинайте снижение, не уходя из того сектора, в котором сейчас находитесь.
Когда облака кончились, Кротов увидал горы, одни горы, а в горах две узкие взлетно-посадочные полосы. У левой, в самом ее конце, стояло два маленьких аккуратных коттеджа, увитых виноградом.
– У девки оружие есть? – спросил Кротов, кусая губы.
– У кого?
– У проводницы?
– Нет.
– Если есть – пристрелю, и меня оправдают, самооборона.
– Нет у нее оружия.
Когда самолет, вздрогнув, остановился и Кротов увидел, как высокий мужчина в элегантном костюме неторопливо отделился от группы и двинулся к самолету, счастье сделало его горячим, словно вошел в парную с мороза.
– Подними руки, – сказал он командиру.
Тот послушно руки поднял. Кротов, не выпуская из левой руки пистолет, достал из кармана веревку с заранее заготовленным кольцом, продел обе руки командира в это кольцо, затянул его, обмотал кисти еще несколько раз, сунул пистолет в карман, завязал веревку своим особым узлом, парашютным, геленовским, надежным; пятясь, подошел к двери, распахнул ее, резко обернулся: навел пистолет на пассажиров, не вынимая левой руки из кармана.
– Граждане, сейчас вы улетите домой. У кого из мужчин есть ножи, встаньте.
Поднялся старик, который уступил место женщине с девочкой.
– Брось на пол, – сказал Кротов.
Старик достал из кармана перламутровый перочинный ножик, бросил его и сказал:
– Пес!
Кротов медленно, тяжело ступая, пошел сквозь замершую тишину салона в хвост, взял свой чемодан, где под инструментом хранилось золото и бриллианты из магазина с е с т р и ц ы, открыл дверь.
Внизу, улыбаясь, стоял мужчина.
– Спрыгните? – спросил он с каким-то странным акцентом.
Кротов ответил:
– Спрыгну. Только сначала покажите мне свой паспорт.
– Военнослужащие сдают свой паспорт, – ответил мужчина. – А вы свой паспорт бросьте мне, я хочу его внимательно посмотреть.
Кротов, не опуская пистолета, достал из кармана паспорт и бросил его к ногам мужчины.
Тот поднял, раскрыл: Милинко...
– Прыгайте, господин Милинко, – он протянул ему руку, – прыгайте.
– Все равно покажите ваш документ. Любой.
– Хай! – крикнул кто-то из тех, что стояли поодаль.
Кричали не по-русски. Кротов ничего не понял, но он часто слушал их радио, голос подействовал на него завороженно, как и р а с к о в а н н о с т ь людей, стоявших неподалеку от длинной машины. За рулем сидели рослые парни и, лениво жуя резинку, смотрели на происходящее.
Мужчина пожал плечами, повернулся и пошел, бросив паспорт Кротова на теплые плиты взлетной полосы.
– Эй! – крикнул Кротов. – Вы чего?!
– Ультиматум – не для меня, – не оборачиваясь, ответил мужчина.
– Эй! – снова крикнул Кротов. – Да стойте, я шуткой!
Спрыгнув, он поднял паспорт и побежал следом за мужчиной. Тот обернулся, усмехнувшись, достал из кармана пачку «Мальборо», протянул Кротову. Тот потянулся трясущимися руками к коробке.
– Вообще-то я не курю, – сказал он, – разве что после пережитого...
Сигарета никак не доставалась, он опустил глаза на пачку, и вдруг холод сковал его.
«Производство табачной фабрики „Ява“ и объединения „Филипп Морис“, – успел прочитать Кротов, и, не раздумывая, отбросив тело назад, он выстрелил в мужчину, в сердце ему выстрелил: тот обрушился на землю. Кротов вскинул пистолет, чтобы перещелкать тех, кто был возле машин, все сразу понял – и г р а, но выстрелить не успел, пуля пробила ему руку, пистолет выпал на землю.
10
...Костенко склонился над Тадавой:
– Ну что, дед? Больно?
– Снова вы правы, – ответил он, – даже как-то противно: я ведь поначалу не хотел кольчугу надевать.
– Мцыри, – усмехнулся Костенко. – А мне еще одного хоронить?
Он поднял простыню, увидел страшный, черный кровоподтек на груди Тадавы, разорванную кожу, простыню опустил, покачал головой, вздохнул.
– А что это вы меня «дедом» величаете? – спросил Тадава.
– Да так, – ответил Костенко. – «Дед» – хорошее слово, очень нравится мне, когда человека можно назвать «дедом».
Из госпиталя Костенко поехал в тюрьму. Кротова допрашивали бригадой. Костенко поблагодарил коллег, остался с Кротовым с глазу на глаз:
– Сейчас поедем в Москву, Милинко (фамилию Кротов ему – по разработанному плану – не называли еще). Самолет, как понимаю, переносите нормально?
– Вполне, – ответил тот. – Вы, я думаю, главный, так что протест вам можно заявить?
– По поводу чего?
– По поводу того, что до сих пор не вызван врач-психиатр? Я действовал под гипнозом... Главный, тот, кто виновен в моих неосознанных действиях, остался на свободе...
– Протест принято заявлять прокурору. А я сыщик... Я свою работу сделал... Как фамилия гипнотизера?
– Это я скажу работникам прокуратуры после того, как буду освидетельствован врачом-психиатром...
– Что ж... Это даже не протест – вполне законная просьба... Но я могу вам назвать фамилию «гипнотизера»... Его фамилия Кротов, Николай Иванович, – разве нет?!
...Через сорок два дня Костенко позвонил в Магаран, Жукову:
– Подполковник, привет вам, дорогой, и поздравления со звездочкой!
– Все равно в Москву не поеду, – ответил тот.
– Ну и не надо, – легко согласился Костенко. – Вы поезжайте к Журавлевой, к этой красавице Диане. Желательно, чтобы в это время ее муж был в вечерней смене. Сядьте к столу, облокотитесь, протяните правую руку, разожмите пальцы и скажите ей следующее: «Мадам, если вы сейчас же не положите сюда, в эту мою ладонь самородок, я обещаю вам тяжкие времена...»
...Журавлева стала мертвенно-бледной, откинулась на спинку стула, хотела что-то ответить, но слова застряли в горле...
– Храните вне дома? – помог ей Жуков.
Она кивнула.
– Ну одевайтесь. Надо ж вам до прихода благоверного вернуться. Или он в курсе?
Женщина отрицательно покачала головой, а потом заплакала, но плакала она не по-женски – беспомощно, жалостливо, безысходно, – а как-то совершенно по-особому, очень рационально и зло...
1979 г.
Примечания
1
Каплей (сокр.) – капитан-лейтенант.
2
«1-А» и «1-С» – подразделения армейской разведки.
3
ОКХ – генеральный штаб вермахта.
4
Крипо – уголовная полиция в нацистской Германии.
