Борис Пьянков - Искатель, 2013 № 12
— Вы знаете, что это? — спросил Виктор, направляясь к ним.
— Нет… — неуверенным голосом ответил Сергей, ожидая какого-нибудь подвоха.
— Предыдущие правители Портупеи.
— Как это — предыдущие правители? Это?!
Сергей всмотрелся. Теперь предметы отчетливо напоминали спущенные надувные фигуры: у них присутствовали не только одежда, но также конечности и неестественно вывернутые сплющенные головы.
— Да, — невозмутимо продолжил Виктор. — Вот это вот — царь. Был до вас. Вы о нем, наверное, слышали. Губернатор — когда-то Портупея была частью соседней империи. Вот это — князь. Поначалу это было лишь княжество.
— Это их… трупы?
— Можно и так сказать. В общем, то, что от них осталось.
Это были всего лишь нарисованные оболочки, бутафорские изделия, используемые в качестве внешности персонажей, но Сергей с содроганием отшатнулся.
— Зачем вы мне все это показываете, Виктор? — сдавленно прохрипел он.
— Чтобы у вас больше не возникало соблазна… — многозначительно заметил Виктор.
— Соблазна? Какого соблазна?
— Знаете, кого вы мне напоминаете, Сергей Николаевич? Вот поцелует молоденькая девушка-красавица зрелого мужчину из простого баловства, а он потом возомнит черт-те что о своей мужской привлекательности и будет пугать развязной самоуверенностью других хорошеньких девушек. Так и вы.
— Вы что-то путаете, — промямлил Сергей, все еще надеясь, что этот разговор не имеет никакого отношения к вчерашней встрече в баре. — Никого я пугать и не думаю.
Виктор вздохнул и промолчал. Но делать было нечего: похоже, его начальник был человеком недалеким и ему требовалось все разжевывать.
— Сделайте одолжение: помните, что вы сюда приняты на работу в качестве Президента, — сказал он, вновь непроизвольно вздохнув. — Но это не значит, что вы здесь — царь и Бог. Отнюдь. Я вам наглядно показал, что стало с царями и богами, которые забывались. Их больше нет. А Портупея есть. Я есть. Есть Премьер-министр.
— Виктор, но что у вас общего с Премьер-министром? Он махинации какие-то мутит. Или вы… в доле?
— Нет, я не в доле, и мои с Премьером и его соколиками отношения вполне прохладные.
— Ну!..
— Но есть интересы более важные, чем мои, или премьерские, или ваши.
— Виктор, вы действительно решили, что я преследую какие-то свои мелкие интересы? Да вы что?! Меня же поставили, чтобы я улучшал жизнь портупейцев. Я бьюсь-бьюсь, бьюсь-бьюсь… А мне — палки в колеса! Как-то глупо все задумано.
«Хотя постой… — сказал Сергей уже самому себе. — Может, я вовсе и не переживаю по поводу виртуальных жителей? Может, это во мне уязвленное самолюбие говорит, что кто-то может меня переплюнуть, что кто-то меня и в ломаный грош не ставит?»
— Премьер и его министры тоже, знаете ли, служат народу, не щадя живота своего икрой, балычком, перепелами, омарами, — объяснял между тем Виктор. — Так что здесь они от вас ничуть не отстают, а может, даже превосходят.
— Так сам черт велел им здесь не отставать. Премьер… Он так горделиво любит себя, что прям смешно. Премьер ваш — порядочная сволочь. Зря улыбаетесь, Виктор: никакого отношения к порядочности сволочь, даже порядочная, не имеет и иметь не может. Виктор, я же совсем по-другому смотрю на деньги и на вопрос, кому они нужнее. Для кого-то пять тысяч долларов — ничто. Уверен, для Премьера и любого члена его Кабинета разбойников — ничто. Любой из них пять тысяч в ресторане за вечер проест и не заметит. А вот если бы он вместо этого пожаловал эти деньги человеку, для которого подобная сумма может изменить судьбу… вот это был бы достойный уважения жест. Может, это именно та сумма, которая способна вернуть здоровье страдающему от тяжелой болезни или помочь опубликоваться начинающему автору. Для кого-то эта сумма ничтожна, для кого-то же — способна изменить всю жизнь. Виктор, я вынужден уже спросить напрямую. Вы мне друг или враг?
— Хе-хе, — Виктор хихикнул непривычно писклявым, чуть ли не плаксивым голоском. — Это что-то вроде: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто мой»? Хе-хе. Знаете… я даже самому себе и друг и враг, как никому другому.
— Ясно. Прямого ответа от вас не дождешься. Но неужели вам самим все это не противно?
— А вы отрешитесь. Как я. Получайте от этого удовольствие. Ведь это всего лишь игра.
— Это для вас игра. Мне же от этого никуда не спрятаться, не вырваться, не отключиться. Для меня это никогда и не было игрой. И быть ею не может. Я просто оказался в другом мире. А он оказался во мне. Но я не могу его принять. Он как яд, который мое тело пытается выдавить из себя каждой порой, потому что он создан не для меня. Он противен самой природе человека. Непонятно лишь, почему он вызывает отторжение далеко не в каждом? Неужели здесь нельзя создать идеальное общество?
— Но это же будет скучно. Вы бы сами стали играть в игру, в которой нет никаких переживаний, происшествий, приключений, борьбы? В игру, где скучно, потому что решительно ничего не происходит?
— Но ведь всего этого хватает и в обычной жизни. Зачем людям тратить время и деньги, чтобы получить то, чего с переизбытком хватает и «там»?
— А вот людей и спросите. Выходит, живет в них такая потребность. Их поведение столь же загадочно, что и поведение ночных насекомых, предпочитающих жизнь в темноте, но летящих к свету. Зачем они летят к нему? Чтобы погасить? Мол, непорядок: «Сейчас ночь. Извольте выключить светильник!» Я не знаю. В человеке многое не поддается логическому объяснению, хоть это вроде как и самое рациональное существо. Вот вы за что? За демократию или тоталитаризм?
— Конечно, за демократию!
— Вот… Ну какой из вас правитель? Хотите знать, чем тоталитаризм лучше демократии? Демократия позволяет бардаку развиться, а потом пытается бороться с ним. Причем тоталитарными методами. Тоталитаризм же бардака просто не допускает. Взять хоть пример Москвы. Раньше была прописка. Демократия ее отменила. Что мы получили в итоге? Транспортный коллапс. Неконтролируемую застройку города и области. Прописку в итоге восстановили. Ввели аукционы на покупку частного транспорта, а теперь — так вовсе запрет на личные автомобили. Здорово? Когда человек не в состоянии контролировать себя, функцию контроля над ним приходится взваливать на себя другим. Под демократией у нас ведь что понимают? Свободу тешить свое тщеславие, поплевывая на коллективные интересы.
Всю обратную дорогу Сергей подчеркнуто молчал. Только один раз на доводы и уже неприкрытые угрозы Виктора он поинтересовался:
— Да? И что вы сделаете? Лишите меня десерта? Отстраните от государственных решений, к участию в которых меня все равно не допускают? — И, помедлив, с надеждой подсказал: — Выкинете меня из игры?
