Игорь Бестужев-Лада - Отвага
— А случилось это где? — спросил Куликов.
— Неподалеку от Аяк-Кудука, — вместо Раджаба ответил Усман. — Один чабан гнал отару и увидел его мертвым:
— Семья, наверное, осталась?
— У Рустама? Жена, двое детей.
— А вы, Раджаб, женаты?
— Конечно. У меня большая семья. Пять ребятишек. Два мальчика и три девочки.
— За змеями часто выезжаете?
— Когда наступает сезон. В основном же работаю в районной герпетологической лаборатории, где у пойманных змей добываем яд. Вот недавно занялись разведением змей в неволе. Уже появились первые кобрята…
Замолчали — теперь уже надолго, очевидно, размышляя каждый о своем. Саша лежал в темноте и тоже думал — о Раджабе. Странный человек! Брат его погиб от укуса змеи, сам исполосован шрамами, ему бы ненавидеть этих гадов, принесших столько бед, лютой ненавистью, а он относится к ним даже с какой-то нежностью. Вот и пойми после этого людей! Да если бы с ним, Сашей, случилось что-либо подобное, он бежал бы отсюда куда глаза глядят. Говоришь, двенадцать раз кусали тебя змеи и пока все обошлось? А ты уверен, что тринадцатый — и число-то несчастливое! — не окажется роковым? Нельзя же до бесконечности испытывать судьбу…
Что-то легонько зашуршало сбоку. Саша торопливо поджал ноги. А вдруг гюрза? Судя по всему, их здесь великое множество, иначе чего бы Раджаб выбрал именно эти места для своей охоты. Долго лежал в напряжении. Но шуршание не повторилось. Видно, просто осыпался песок у палатки. И все-таки надо быть поосторожнее. Дернул же черт Куликова и Усмана завернуть сюда! Теперь лежи и переживай, как бы тебя не укусила какая-нибудь гадина. Спать, видимо, не придется. На всякий случай. Конечно, он будет бодрствовать до самого утра, чего бы это ему ни стоило…
Вслушиваясь в слабые шорохи ночной пустыни и потрескивание горящего саксаула в костре, Саша и не заметил, как уснул. И теперь уже до самого утра спал крепко, глубоко, без всяких сновидений.
* * *Поднялись чуть свет, когда над песками стояла розовая мгла и крупные звезды на светлеющем небе еще не успели погаснуть.
Саша проснулся с ощущением усталости. Страшно не хотелось вставать. Сейчас бы снова завалиться — и спать, спать до бесконечности, пока на смену этой тяжести не придет благодатное ощущение упругости и силы мышц. Не вставая, рукой отодвинул полог палатки. В утреннем полумраке прохладно чернели очертания ближних барханов. Усман уже навьючивал лошадей. Куликов и Раджаб хлопотали возле очага, который дымил и никак не хотел разгораться. Нет, теперь уже не полежишь. Хочешь не хочешь, а надо подниматься…
С кряхтением, испытывая отвращение ко всему на свете, Саша выполз из палатки.
«А что, может, пробежку сделать? Как говорится, клин клином выбить…»
Отчаянно рванул по склону вниз. Тысячи иголок сразу вонзились в тело. Но все-таки выдержал характер и пробежал метров пятьдесят. Увы, облегчения не наступило. Напротив, к усталости прибавилась слабость, на лбу даже выступил холодный нот. Чуть прихрамывая, с бледным от страданий лицом, тяжело поднялся обратно к палатке.
Огонь в очаге уже разгорелся и теперь полыхал ослепительно ярким пламенем. Поставленный на него прокопченный чайник помолчал немного и тоненько начал посвистывать носиком. Куликов сыпанул из пачки на ладонь зеленого чая. Подумал — и добавил еще. Дожидаясь, пока чайник закипит, взглянул на подошедшего Сашу и, безошибочно определив его состояние, сказал сочувственно:
— Что, тяжело, брат?
В глубине души тронутый таким неожиданным участием, Саша чуть было не кивнул в ответ, но тут же подумал, что не нужно показывать своей слабости; поспешно отвернулся, словно дым ему ел глаза, и постарался ответить как можно непринужденнее:
— Да ничего особенного.
— С непривычки, конечно, тяжело, — уверенно сказал Куликов. — Я вот тоже давненько не ездил на лошади, вчера проехался верхом, а сегодня чувствую: тело-то побаливает. А ты ведь вообще первый раз сел на лошадь, а?
— Ну, почему же?.. — попытался было возразить Саша, но Куликов не дал ему договорить:
— Ладно-ладно! Меня-то не обманешь. Видел я, как ты подходил к лошади. Небось всю жизнь прожил в городе и убежден, что булки растут на деревьях? Лошадей только на картинках и видел, а?
Чайник пронзительно засвистел. Куликов снял его и поставил на песок. При этом немного обжег пальцы и подул на них. Глянув на молчащего Сашу, с лукавым выражением спросил:
— Знаешь, как полинезийцы детей учат плавать?
— Как? — машинально сказал Саша, хотя сейчас это его меньше всего интересовало.
— Бросают со скалы в море. Малыш хоть и не умеет плавать, но начинает барахтаться — срабатывает, понимаешь ли, инстинкт самосохранения. Пока он барахтается, взрослые смотрят на него, не предпринимая ни малейших попыток ему помочь. Начинает тонуть — вытаскивают. Немного отдышится — снова в воду. Нам, цивилизованным людям, привыкшим дрожать над своими чадами и боящимся, как бы они где не оцарапались или, упаси боже, не забрели в воду выше колен, подобный способ обучения житейским навыкам может показаться даже жестоким, а для них, привыкших смотреть на жизнь просто и ясно, в этом нет ничего особенного. Зато после таких уроков их дети плавают как рыбы и никогда не боятся моря, потому что еще в младенчестве сами, своими усилиями перебороли страх перед ним.
— А к чему вы мне все это рассказываете? — с кислым выражением спросил Саша.
— Да так, просто к слову пришлось.
Открыв крышку чайника, Куликов бросил туда заварку. Обернулся к Саше и сказал:
— Ладно, давай пить чай.
* * *Снова — пески.
Знойный воздух дрожит, переливается мелкими жидкими струйками.
В который раз Саша переменил положение в седле — сел боком, слегка изогнувшись всем телом вправо. Вот так вроде бы лучше. Меньше чувствуются толчки. Хотя толчков, собственно, нет — лошадь идет на редкость ровно.. Просто все тело ноет тупой, непрекращающейся болью, и, чтобы хоть немного успокоить ее, он принимает то одно положение, то другое, но все его ухищрения не приносят результата.
«Неужели всю дорогу придется так мучаться? Хоть слезай с лошади и топай пешком. Впрочем, далеко ли уйдешь в пустыне на своих двоих?»
Чуть впереди покачивается на гнедой лошади Куликов, нахохлившийся, молчаливый. Неужели и он, как сам признался в этом, после вчерашнего дня чувствует себя неважно? Внешне не заметно. А может, просто сдерживает себя. В самом деле, что толку скулить? Легче-то все равно не станет. Остается одно: терпеть. Терпеть, как бы худо тебе ни было. Одному Усману хорошо. Едет себе — и в ус не дует. Знай песни поет…
