Карл Май - По дикому Курдистану
– Около своей лошади.
– Скажи ему, пусть седлает. Я дам ему еще письмо. Теперь прощай, Ифра. Аллах да защитит тебя и твоего осла. Да не забудешь ты никогда, что ему на хвост полагается камень.
Трое моих спутников уже сидели в полной готовности в комнате англичанина. Халеф едва не обнимал меня от радости, англичанин протянул мне руку с таким радостным лицом, что я не сомневался, что он сильно тревожился обо мне.
– Была опасность, сэр? – спросил он.
– Я уже был в той самой камере, из которой я вызволил Амада эль-Гандура.
– А! Роскошное приключение! Быть пленник! Как долго?
– Две минуты.
– Сам обратно сделаться свободным?
– Сам? Расскажу сейчас вам все.
– Само собой разумеется! Well! Хорошая страна здесь! Очень хорошая! Каждый день приключения!
Я рассказал все ему по-английски и затем добавил:
– Через час нам уезжать.
Лицо англичанина вытянулось в вопросительный знак.
– В Гумри, – пояснил я.
– О, здесь было классно, классно! Интересно!
– Еще вчера вы не говорили, что здесь классно, мистер Линдсей.
– Быть неприятность! Не быть чего делать! Все равно красиво, очень красиво! Романтично! Yes! Как там с Гумри?
– Намного романтичней!
– Well! Тогда едем туда!
Он поднялся, чтобы позаботиться о своей лошади, и теперь у меня осталось время, чтобы рассказать о моих недавних приключениях тем двоим, что остались со мной. Никто не радовался так нашему отъезду, как Мохаммед Эмин, – самым сильным его желанием было увидеть своего сына. Он тоже поспешил готовиться к путешествию. Я отправился в свою комнату писать письмо Али-бею, в котором сообщил ему все в сжатых словах и поблагодарил его за оба письма, оказавших мне неоценимую помощь. Эти письма наряду со своим собственным я передал Селеку, который скоро должен был покинуть Амадию. Он не присоединился к транспорту, а предпочел, как истинный езид, ехать в одиночестве.
Я услышал торопливые шаги двух людей на лестнице: Селим-ага вместе с Мерсиной входили в мою комнату.
– Эфенди, ты всерьез хочешь покинуть Амадию? – спросил он меня.
– Ты ведь был у мутеселлима и все слышал.
– Они уже седлают лошадей! – прорыдала Мерсина, рукой смахивая слезы.
– Куда вы отправляетесь?
– Мы едем в Гумри. Но этого, Селим-ага, не стоит говорить мутеселлиму.
– Но сегодня вы уже туда не попадете.
– Тогда мы переночуем в дороге.
– Господин, – попросила Мерсина, – останься со мною здесь, дома, хотя бы на ночь. Я приготовлю вам мой лучший плов.
– Дело решенное, мы уезжаем.
– Может быть, ты боишься мутеселлима?
– Он сам знает, что я его не боюсь.
– Я тоже не боюсь, – вмешался Селим-ага, – однако ты отобрал у него две тысячи пиастров.
Мерсина сделала большие глаза:
– Машалла, вот это сумма!
– И, кроме того, золотом, – прибавил Селим-ага.
– Кому же эти громадные деньги?
– Эмиру, естественно! Эмир, если бы ты еще и за меня замолвил словечко!
– Ты этого не сделал, эфенди? – сказала Мерсина. – Ты ведь нам обещал!
– Да, я сдержал слово.
– На самом деле? Когда же ты говорил с мутеселлимом об этом?
– При этом присутствовал Селим-ага.
– Господин, я ничего не слышал, – заверил тот.
– Машалла! Тогда ты внезапно оглох. Мутеселлим ведь предлагал мне пятьсот пиастров взамен пяти тысяч, которые я потребовал.
– Это было для тебя, эфенди!
– Селим-ага, ты говорил, что ты – мой друг и любишь меня. И тем не менее полагаешь, я плохо держу свои обещания. Мне ведь просто пришлось притвориться, словно это было для меня.
– Притвориться?..
Он выпучил на меня глаза и окаменел.
– Притвориться? – выкрикнула Мерсина, быстрее соображавшая. – Почему ты должен был притвориться? Говори дальше!
– Это я уже объяснил аге…
– Эфенди, больше ничего не объясняй этому аге. Он все равно ничего не поймет, скажи лучше мне!
– Если бы я потребовал деньги для аги, то сделал бы мутеселлима его врагом…
– Точно, эфенди, – торопливо подхватила она. – Да, было бы еще хуже, после того, как ты уехал бы, нам снова пришлось бы отдать ему золото.
– Я тоже так посчитал, поэтому притворился, что требую денег для себя.
– Так это было не для тебя? О, говори скорее! – Благородная Мерсина тряслась от вожделения.
– Для аги, – ответил я.
– Машалла! Это так?
– Естественно.
– Сколько он получит денег, не считая тех пятидесяти пиастров?
– Очень много.
– Как много?
– Все.
– Аллах-иль-Аллах! Когда?
– Прямо сейчас.
– Хамдульиллах, через тебя Господь сделал нас богатыми! Но теперь тебе придется нам все отдать.
– Вот, идем сюда, Селим-ага!
Я отсчитал ему всю сумму прямо в руки. Он хотел тут же закрыть ладони, да не успел: Мерсина очень быстро оставила его без всех монет по сто пиастров.
– Мерсина! – загремел он.
– Селим-ага! – сверкнула она глазами.
– Это ведь мое! – рассердился он.
– Оно и останется твоим, – заверила она.
– Я сам могу их спрятать, – пробормотал он.
– Я спрячу надежнее, – уговаривала его она.
– Дай мне немного денег! – попросил он.
– Оставь их мне! – ластилась она к аге.
– Тогда дай мне по крайней мере вчерашние пятьдесят пиастров.
– Ты их получишь, Селим-ага!
– Все?
– Все, но двадцать три пиастра уже истрачены.
– Ничего себе все! Где же они?
– Нет их. Отданы за муку и воду для заключенных.
– За воду? Она ничего не стоит.
– Для заключенных нет ничего не имеющего цены, запомни это, Селим-ага! Но, эмир, теперь у тебя ничего нет!
Держа в руках деньги, Мерсина явно подобрела.
– Я не люблю деньги, к тому же мне нельзя их брать!
– Нельзя тебе? Почему?
– Моя вера запрещает мне это.
– Твоя вера? Аллах-иль-Аллах! Вера не запрещает ведь принимать деньги!
– Моя – запрещает! Эти деньги не принадлежали ни макреджу, ибо он получил их незаконным способом, ни мутеселлиму, ни аге. Они бы и не попали в руки истинных их владельцев. Только по этой причине я заставил мутеселлима отдать часть денег. Если уж все так сложилось, что эти деньги не вернутся в руки тех, кому они принадлежат по праву, то лучше, если вы из них также немного получите, чем если бы они все достались мутеселлиму.
– Эфенди, это очень хорошая вера! – заверила меня Мерсина. – Ты верный последователь Пророка. Аллах да благословит тебя за это!
– Послушай, Мерсина. Был бы я верным последователем Пророка, вы бы не получили этих денег, я бы все положил в свою собственную сумку. Я не мусульманин.
– Как не мусульманин! – воскликнула она удивленно. – А кто же тогда?
– Христианин.
– Машалла, ты нессора?
