Георгий Брянцев - Тайные тропы
Пришел май, яркий, прозрачный, с нежной зеленью распустившихся деревьев, с ароматом цветущей черемухи, с соловьиными трелями на зорьках, со звоном разноголосых птиц. Перестала дымиться земля, просохла, прогрелась, покрылась яркозеленым ковром.
Все ожидали дождя, но его не было. Бездождной оказалась большая половина апреля, бездождьем начался и май.
Сегодня с утра на горизонте появились темные облака, загромыхали первые раскаты далекого грома, дохнуло свежестью, но дождь так и не пошел.
— Плохо дело, засуха будет с весны, — проговорил Кривовяз, внимательно осматривая чистое, безмятежное небо. — Вот смотри, — он сорвал едва возвышающийся над зеленым покровом лесной полянки стройный одуванчик и подал его начальнику разведки Костину. — Он в эту пору должен быть в два раза больше, а не таким карапузом...
Начальник разведки посмотрел сквозь очки на поданный ему одуванчик, но ничего не сказал.
Кривовяз и Костин обогнули маленькое темноводное озеро. Его зеркальная гладь поблескивала перламутровым налетом. Над водой летали стрекозы. Пугливые бекасы, увидев людей, вспорхнули и исчезли на другом берегу. — И озеро недолго проживет без дождя, — заметил Кривовяз, — иссохнет...
Костина удивляли слова командира партизанской бригады: почему его беспокоит отсутствие дождя, судьба никому ненужного лесного озера, все эти одуванчики, стрекозы и бекасы? Сейчас не до этого. Настала третья партизанская весна, и чем суше она, чем меньше слякоти и сырости в лесу, тем лучше для партизан, тем подвижнее и боеспособнее они будут. При чем тут эта весенняя лирика?..
Под низкорослой, но развесистой черноплечей сосной, на разостланной плащ-палатке спал Сашутка.
— Вернулся, — тихо сказал командир бригады, увидев своего ординарца. — Ну, пусть подремлет еще маленько, поговорить успеем...
Кривовяз опустился на траву, достал трубку и кисет. Рядом сел начальник разведки. Набив трубку, махоркой, Иннокентий Степанович передал кисет Костину. Тот взял его, но не закурил. Сейчас на голодный желудок курить не хотелось.
Кривовяз заметил нерешительность Костина и улыбнулся.
— Кури, все дело какое-нибудь...
Привязанный к березе конь жадно щипал траву. На ногах и на груди у него подсыхали куски желтовато-белой пены.
Видать, торопился парень. Иннокентий Степанович задержал взгляд на спящем ординарце. Ему и жаль было будить уставшего Сашутку и в то же время не терпелось узнать новости. Кривовяз осторожно тронул за плечо Сашутку, и тот сразу поднял голову и вскочил, протирая глаза.
— Ну? — коротко бросил Иннокентий Степанович.
Для Сашутки «ну» означало — «докладывай все по порядку». Он рассказал о второй встрече с Повелко. Сто человек русских военнопленных выведут утром во вторник из лагеря с расчетом, чтобы в середине дня пригнать их на завод. Конвоировать пленных должны двадцать автоматчиков. Встретить колонну надо в шести километрах от завода.
Кривовяз выслушал Сашутку молча. Когда тот кончил рассказ, Иннокентий Степанович встал и поправил кабуру с пистолетом.
— Что ж, надо встретить. Как ты думаешь, — спросил он Костина, — успеем подготовиться?
Костин, как обычно, когда ему приходилось что-либо решать, снял очки, протер стекла и ответил неторопливо, одним словом:
— Конечно...
На рассвете сводная группа партизан под командованием Костина вышла к лесной дороге и остановилась в шести километрах от завода. Оглядев местность, Костин приказал залечь в двадцати метрах от дороги и укрыться.
Сам он с двумя командирами тщательно изучил участок предполагаемой операции. Место ему понравилось. Появление колонны можно заметить на значительном расстоянии, что давало возможность нанести удар наверняка. Группу разбили на две части по тридцать человек и расположили по обеим сторонам дороги.
— Подниматься по команде «Вперед!». Зря огня не открывать, — предупреждал Костин партизан и сам укрылся в зарослях орешника.
Сведения, полученные Сивко и переданные Кривовязу, не отличались точностью. Из лагеря вышло не сто, а сто сорок семь военнопленных, конвоировало их не двадцать, а тридцать автоматчиков. В составе охраны оказалось двенадцать полицаев-горожан.
Искушенный в таких делах Иннокентий Степанович предвидел возможность увеличения охраны и соответственно укрепил группу. Она состояла из шестидесяти партизан. Количественный перевес и внезапность заранее предопределяли успех операции.
Во главе конвоя шел штурмшарфюрер Хост. На открытой местности эсэсовец бодро маршировал впереди колонны, в населенных пунктах кричал, чтобы пленные держали ногу, а сам забегал в дома и, поясняя знаками, что заключенные нуждаются в продуктах питания, требовал для них сала, масла, меду, яиц. Все это, конечно, шло в сумку самого штурмшарфюрера.
Особенно Хост любил мед и яйца, но так как не знал названия того и другого по-русски, то объяснял просьбу своеобразным способом. «Жу-жу... жу-жу...», — говорил он, когда хотел меду, и показывал, как летит пчела, как она жалит. После этого принимался кудахтать и кукарекать — это означало: «дайте яиц».
Когда вступили в лес и колонна перестроилась по три в ряд, Хост предпочел замыкать шествие. Ему были хорошо знакомы лесные порядки в России. Он совсем недавно на своем горбу испытал, что такое «малая война» и какие она преподносит сюрпризы и неожиданности.
Правда, в такой близости от города партизаны не показывались, иначе начальство и не позволило бы вывести пленных из лагеря, но на всякий случай лучше было итти сзади. Было жарко, майское солнце припекало. Пленные, нагруженные флягами, котелками, семидневным сухим пайком и постелями, шагали мокрые от пота. Колонна растянулась на сотню метров, и они медленно брели по лесной песчаной дороге. Малейший ропот, малейшее проявление недовольства немедленно пресекались. «Одна плохая овца все стадо портит», — привел русскую пословицу комендант концентрационного лагеря, когда отправлял штурмшарфюрера. Первого проявившего возмущение или попытку к побегу следовало уничтожать немедленно.
Комендант лагеря через переводчика предупредил об этом самих пленных. Однако, угроза не напугала людей, а лишь вселила неясную надежду на то, что в пути может быть какое-то происшествие и что немцы его-то и опасаются.
Манящее ощущение свободы охватило пленных, когда над головами зашептались деревья и лес по сторонам стал гуще и темнее. Все зорко вглядывались вперед, с надеждой озирались по сторонам.
— Вперед! — раздался вдруг крик, и колонну окружили вооруженные люди.
— Хенде хох! Ложись!
Пленные мгновенно бросились на землю.
Большинство конвоиров подняло руки, часть последовала примеру пленных, а некоторые попытались оказать сопротивление. Загремели выстрелы. Двое партизан упали замертво, срезанные автоматными очередями, трое оказались ранеными.
