Александр Дюма - Анж Питу
Одна плыла над ступенями Ратуши, другая – посреди улицы Тиксерандери, третья – над набережной Пеллетье.
Все вместе они образовывали треугольник.
– О Бальзаме! Бальзамо! – со вздохом прошептал доктор. – Такой ли треугольник – символ свободы?
И, увлекая за собой Бийо и Питу, он устремился прочь от этого места.
Глава 20.
СЕБАСТЬЕН ЖИЛЬБЕР
На углу улицы Планш-Мибрей доктор остановил фиакр и сел в него.
Бийо и Питу устроились рядом с ним.
– В коллеж Людовика Великого! – приказал Жильбер и погрузился в размышления, которые Бийо и Питу не смели нарушить.
Экипаж пересек Мост Менял, покатил по улице Сите, выехал на улицу Сен-Жак и вскоре остановился у ворот коллежа Людовика Великого.
Париж был объят волнением. Повсюду только и слышались толки о последних событиях; торжествующие рассказы о взятии Бастилии смешивались со слухами об убийствах на Гревской площади; лица выражали работу ума, выдавали движения души.
Жильбер даже не взглянул в окно; Жильбер не произнес ни слова. В народных восторгах всегда есть что-то комичное, и Жильбер не дорожил своим успехом у толпы Вдобавок ему казалось, что капли той крови, которой он не помешал пролиться, пятнают и его.
У дверей коллежа доктор вышел из фиакра и знаком приказал Бийо следовать за ним.
Питу из скромности остался сидеть в фиакре.
Себастьена еще не отпустили из лазарета: услышав о приезде доктора Жильбера, ректор самолично провел гостя к сыну.
Хотя Бийо не отличался особой наблюдательностью, но, зная характеры отца и сына, внимательно следил за их встречей.
Насколько слаб, раздражителен, нервен был Себастьен, когда им владело отчаяние, настолько спокойным и сдержанным он показал себя в радости.
Увидев отца, он побледнел и поначалу не мог выговорить ни слова. Губы его дрожали.
Затем он бросился Жильберу на шею, вскрикнув от радости так, как вскрикивают от боли, и долго молча сжимал его в объятиях.
Доктор ответил на это безмолвное объятие, также не произнеся ни слова, а потом долго глядел на сына с улыбкой, в которой было больше печали, чем радости.
Человек более проницательный, чем Бийо, сказал бы себе, что в прошлом у этого мужчины и этого мальчика – либо несчастье, либо преступление С Бийо Себастьен держался более непринужденно. Вначале он не видел никого, кроме отца, но затем заметил добряка-фермера, подбежал к нему и обнял за шею со словами;
– Вы молодец, господин Бийо, вы сдержали слово, и я вам благодарен.
– Что и говорить, господин Себастьен, это было нелегко, – отвечал Бийо. – Вашего отца так здорово закупорили, что нам пришлось на славу потрудиться, прежде чем мы до него добрались.
– Себастьен, – спросил доктор с тревогой, – вы себя хорошо чувствуете?
– Да, отец, – отвечал юноша, – я здоров, хотя меня и держат в лазарете. Жильбер улыбнулся.
– Я знаю, почему вы сюда попали, – сказал он. Юноша улыбнулся в свой черед.
– Вы ни в чем не нуждаетесь? – продолжал расспросы доктор.
– Благодаря вам ни в чем.
– В таком случае, друг мой, я повторю вам то, что говорил всегда: трудитесь. Это мой единственный наказ.
– Хорошо, отец.
– Я знаю, что для вас это слово не пустой и однообразный звук; в противном случае я не твердил бы его вам.
– Отец, не мне давать вам отчет, – сказал Себастьен, – спросите лучше господина Берардье, нашего превосходного ректора.
Доктор обернулся к г-ну Берардье, но тот знаком показал ему, что хотел бы поговорить с ним наедине.
– Подождите минутку, Себастьен, – сказал доктор и подошел к аббату Берардье.
Тем временем Себастьен с волнением спросил у Бийо:
– Сударь, все ли благополучно с Питу? Бедняги нет с вами.
– Он ждет у ворот, в фиакре.
– Отец, – попросил Себастьен, – позвольте господину Бийо привести сюда Питу; мне очень хочется его увидеть.
Жильбер кивнул, и Бийо вышел.
– Что вы хотели мне сказать? – спросил Жильбер у аббата Берардье.
– Я хотел сказать, сударь, что вашему сыну следует рекомендовать не труд, а отдых.
– Отчего же, господин аббат?
– Дело в том, что он – превосходный отрок, и все у нас любят его, как сына или брата, но… Аббат запнулся.
– Но что? – спросил встревоженный отец.
– Но если он не будет соблюдать осторожность, он может погибнуть.
– Отчего?
– От труда, который вы ему предписываете.
– От труда?
– Да, сударь, от труда. Если бы вы видели, как он сидит за партой, скрестив руки, уткнувшись в словарь, глядя в одну точку…
– Думая или грезя? – спросил Жильбер.
– Думая, сударь, подыскивая самое точное выражение, вспоминая старинный оборот, форму греческого или латинского слова; он проводит в этих раздумьях целые часы, да, впрочем, поглядите на него хоть теперь…
В самом деле, хотя отец отошел от Себастьена всего пять минут назад, а Бийо только что закрыл за собой дверь, юноша уже впал в задумчивость, близкую к экстазу.
– Часто это с ним случается? – спросил Жильбер с тревогой.
– Сударь, я склонен полагать, что это его обычное состояние. Посмотрите сами: он что-то ищет.
– Вы правы, сударь; впредь, если вы застанете его погруженным в такие поиски, прошу вас: развлеките его.
– Мне будет жаль это делать, ибо его письменные работы, должен вам заметить, когда-нибудь составят славу коллежа Людовика Великого. Предсказываю вам, что через три года ваш сын будет первым по всем предметам.
– Осторожнее, – возразил доктор, – эта сосредоточенность – проявление скорее слабости, нежели силы, симптом болезни, а не здоровья. Вы правы, господин аббат, этому ребенку не следует рекомендовать много трудиться или во всяком случае нужно научить его отличать труд от грез.
– Сударь, уверяю вас, что он трудится.
– Когда впадает в подобное состояние?
– Да, не случайно ведь он заканчивает все задания раньше других. Видите, как шевелятся его губы? Он повторяет урок.
– Так вот, когда он будет повторять урок таким образом, господин Берардье, развлеките его; урока он не забудет, зато станет себя лучше чувствовать.
– Вы думаете?
– Я уверен.
– Что ж! – ответил аббат. – Вам виднее, ведь вы, по мнению господ де Кондорсе и Кабаниса, – один из самых ученых людей нашего времени.
– Только, – предупредил Жильбер, – когда вы будете отвлекать его от грез, действуйте осторожно, говорите вначале тихо и лишь затем постепенно повышайте голос.
– Почему?
– Потому что тогда он будет возвращаться в мир, который только что покинул, постепенно.
