Джон Карре - Верный садовник
– Три можно представить как развернутое Е. Пять – это S. С полдюжины наберется. Может, и больше. Это ужасно… – по-прежнему сквозь руки.
– Что произойдет, если у нас закончатся разрешенные попытки?
– Компьютер заблокирует эти файлы и отсечет нас от них. И все дела.
– Навсегда?
– Навсегда!
– Так ты думаешь, три попытки – это все, что у нас есть?
– Послушайте, я же не ходячая инструкция. Чего не знаю, того не говорю. Может, три. Может, десять. Мне пора в школу. Может, вам кликнуть «Помощь»?
– Подумаю. После Гвидо какое у нее любимое слово? Лицо Гвидо наконец-то появляется из-под рук.
– Вы. А кто же еще? Джастин!
– Она бы им не воспользовалась.
– Почему?
– Потому что это ее королевство – не мое.
– Глупости! Попробуйте Justin. Я прав, я знаю, что прав!
– Подожди. А после Джастина какое ее любимое слово?
– Я же не был ее мужем, так? Вы были.
Джастин думает: Арнольд, потом Ванза. Пробует Ghita, заменяя I на 1. Ничего не меняется. Он шумно выдыхает, говорит себе, что уже перерос эту детскую игру, но лишь потому, что лихорадочно перебирает слова и не знает, на каком остановиться. Garth – имя умершего отца, умершего сына, нет, на пароль не годится, слишком тяжелы воспоминания, вызываемые этим словом. Tessa – нет, самовлюбленностью она не страдала. ARNO1D, ARNOLD, ARNO1D – нет, не стала бы она блокировать файлы Арнольда его же именем. На ум приходят Maria, так звали ее мать, Mustafa, потом Hammond, но Джастину представляется, что эти имена на пароль не тянут. Он вглядывается в ее могилу и видит, как желтые фризии, закрепленные на крышке гроба, исчезают под красноватой землей. Он видит себя в соломенной шляпе, поливающим их в саду как в Найроби, так и здесь, на Эльбе. Он вводит в прямоугольник слово freesia, меняя I на 1. Появляется семь звездочек, но ничего не меняется. Он вновь вводит то же слово, меняя S на 5.
– Ты пустишь меня? – спрашивает тихим голосом.
– Мне только двенадцать лет, Джастин! Двенадцать! – голос Гвидо становится мягче. – Возможно, у вас есть только одна попытка. Потом – все. Я сдаюсь, хорошо? Это ее лэптоп. Ваш. Разбирайтесь без меня.
Он вводит freesia третий раз, оставляя 5 вместо S, но меняя 1 обратно на I, и видит перед собой незаконченное полемическое эссе. С помощью желтых фризии он проник в файл под названием «Арнольд» и наткнулся на трактат о человеческих правах. Гвидо танцует по комнате.
– Мы прорвались! Я вам говорил! Мы – молодцы! Она – молодец!
* * *«Почему африканским геям приходится прятаться?» Вот слова утешения от великого знатока общественной морали, президента Дэниэля Арапа Мои:
«Таких слов, как лесбиянство и гомосексуализм, в африканских языках нет», – Мои, 1995 г.
«Гомосексуализм противоречит африканским нормам и религиям и даже в религии считается великим грехом», – Мои, 1998 г.
Неудивительно, что кенийский уголовный кодекс соглашается с Мои на все сто процентов. Статьи 162-165 предусматривают тюремное заключение от ПЯТИ ДО ЧЕТЫРНАДЦАТИ ЛЕТ за «…плотские наслаждения, противоречащие закону природы». Более того:
– Кенийский закон определяет любые сексуальные отношения между мужчинами как ПРЕСТУПЛЕНИЕ.
А вот о сексуальных отношениях между женщинами кенийские законодатели слыхом не слыхивали.
Каковы СОЦИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ столь допотопного отношения к проблеме?
Геи женятся или заводят романы с женщинами, чтобы скрыть свою сексуальную ориентацию.
Они живут несчастными, так же, как их жены.
Геям не предлагается никакого сексуального образования, несмотря на бушующую в Кении, пусть и отрицаемую властями, эпидемию СПИДа.
Многие члены кенийского общества вынуждены жить в обмане. Врачи, адвокаты, бизнесмены, священники и даже политики опасаются шантажа или ареста.
Создан самоподдерживающийся цикл коррупции и подавления, еще глубже затягивающий наше общество в трясину…
На этом статья обрывается. Почему?
И почему, скажи на милость, ты загоняешь незаконченный полемический материал в файл, добраться до которого можно, лишь зная пароль?
Джастин вспоминает о том, что рядом стоит Гвидо. Он вернулся из своих странствий по масляной комнате и теперь в недоумении всматривается в дисплей.
– Пора везти тебя в школу, – говорит Джастин.
– У нас еще есть время! Целых десять минут! Кто такой Арнольд? Он – гей? Что делают геи? Моя мать сойдет с ума, если я ее спрошу!
– Мы едем сейчас. Вдруг придется тащиться за трактором.
– Послушайте. Позвольте мне открыть ее почтовый ящик. Ладно? Возможно, кто-то ей написал. Может, Арнольд. Неужели вы не хотите взглянуть на содержимое ее почтового ящика? Может, она послала вам сообщение, которое вы не прочитали? Я открываю почтовый ящик? Да?
Джастин мягко кладет руку на плечо Гвидо.
– Все у тебя будет хорошо. Никто не собирается над тобой смеяться. Все пропускают уроки. Из-за этого человека не считают инвалидом. Наоборот, такое происходит с самыми обычными людьми. Мы заглянем в ее почтовый ящик после твоего возвращения.
* * *Дорога до школы Гвидо и обратно заняла у Джастина целый час, и за это время он не дал волю фантазии и не стал спешить с выводами. А вернувшись в масляную комнату, направился не к лэптопу, а к стопке бумаг, полученных от Лесли в микроавтобусе, припаркованном рядом с кинотеатром. В его движениях появилась та уверенность, которой ему не хватало в обращении с лэптопом. Он быстренько добрался до фотокопии рукописного письма на линованной бумаге, на которое обратил внимание при первоначальном просмотре. Согласно сопроводительной записке Роба, они нашли это письмо между страницами медицинской энциклопедии, лежащей на полу в кухне квартиры Блюма, где ее оставили воры. Бумага выцвела от времени. На конверте значился абонентский ящик НГО Блюма в Найроби. Почтовый штемпель говорил о том, что отправили письмо с острова Ламу, ранее вотчина арабских работорговцев.
«Мой и только мой, милый, дорогой Арни! Я никогда не забуду нашу любовь, и наши объятия, и твою доброту ко мне. Как мне повезло, что ты решил провести отпуск на нашем прекрасном острове! Я должен поблагодарить тебя, но свою благодарность я обращаю к богу, которого и благодарю за твою великодушную любовь, и за твои подарки, и за знания, которые приходят ко мне с занятиями, и за мотоцикл. Для тебя, дорогого мне человека, я работаю день и ночь, каждую минуту радуясь тому, что ты во всем рядом со мной, поддерживаешь и любишь меня».
А подпись? Джастин, как и ранее Роб, попытался ее расшифровать. Стиль письма, как предположил Роб в сопроводиловке, указывал на то, что писал араб. Подпись, с росчерком пера, начиналась и заканчивалась согласными с гласной посередине. Пип? Пет? Пэт? Дот? Гадать не имело смысла. Но в том, что подпись арабская, сомневаться, пожалуй, не приходилось.
Но кто писал, мужчина или женщина? Могла так смело писать необразованная арабская женщина с острова Ламу? Могла ли она ездить на мотоцикле?
Джастин перебрался к письменному столу, сел перед лаптопом, но, вместо того чтобы вновь заняться «Документами Арнольда», уставился в пустой дисплей.
* * *– Так кого все-таки любит Арнольд? – спрашивает он ее с наигранной небрежностью, когда одним жарким воскресным вечером они лежат в постели своего дома в Найроби. Арнольд и Тесса вернулись утром того же дня из их первой совместной поездки. Тесса заявила, что поездка эта стала одним из самых значительных событий в ее жизни.
– Арнольд любит все человечество, – отвечает она. – Без исключений.
– Так он спит со всем человечеством?
– Возможно. Я его не спрашивала. Хочешь, чтобы спросила?
– Нет. Пожалуй, что нет. Я могу спросить и сам.
– В этом нет необходимости.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
И она целует его. Снова целует. Целует до тех пор, пока он не возвращается к жизни.
– Никогда больше не задавай мне этот вопрос, – потом говорит она, уткнувшись носом в его плечо, обняв. – Давай остановимся на следующем: Арнольд оставил свое сердце в Момбасе.
– Ни в коем разе. Быть такого не может. Она крепко прижимается к нему.
* * *В Момбасе?
Или на Ламу, в ста пятидесяти милях от берега.
Вернувшись к столу, за которым считали деньги, Джастин на этот раз берет рапорт Лесли о «БЛЮМЕ, Арнольде Моизе, докторе медицины, похищенной жертве или подозреваемом». Ни скандалов, ни семьи, ни постоянной подруги, ни гражданской жены. В Алжире Субъект жил в хостеле для молодых врачей обоих полов, занимал однокомнатный номер. В материалах, полученных от НГО Блюма, не отмечено ничего особенного. Единственная родственница – дочь усыновивших его бельгийцев, проживает в Брюгге. В своих поездках Арнольд никогда не просил выделить средства на содержание спутника или спутницы, всегда вел себя как старый холостяк. По мнению Лесли, квартира Блюма больше напоминала монастырскую келью. Субъект жил один, даже без слуги. В личной жизни Субъект легко обходился без удобств, в том числе и без горячей воды.
