Игорь Коваленко - Жара в Аномо
Громилы снова переглянулись, разом сунули руки в правые карманы пиджаков, как в самом начале, поиграли желваками и произнесли десятка два ругательств, от которых дрогнул бы даже любой артельный старшина портовых грузчиков. Но папаша Гикуйю устоял.
— Не волнуйся, — сказал ему первый, поигрывая лезвием ржавой опасной бритвы, держа ее так, как держат жеманные дамы рюмку ликера, отставив мизинец, — тут же и похороним аккуратненько и с оплакиванием.
— Все расходы на панихиду берем на себя, — добавил второй, озираясь.
Гикуйю вынул бутылку, поднял ее высоко над головой и сказал:
— Вдребезги разнесу ее об стену, если не перестанете валять дурака.
Такая угроза возымела на них ошеломляющее действие, оба растерянно захлопали глазами и, выразительно переглянувшись в третий раз, отступили с покорностью ягнят.
— Рассказывают, будто видели его в шикарном барахле возле "Массауа". Похоже, он якшается с важными птицами, — сказал первый, пряча бритву и не отводя вожделенного взора от пестрой бутылочной наклейки, сиявшей, как нимб, над курчавой головой бармена.
— Если не оставлю в Шарбатли и капли здоровья, буду рад угостить вас разок-другой в своей "Кутубии". — С этими словами папаша Гикуйю опустил бутылку в сомкнувшиеся перед ним четыре ладони и подался вон.
Выбравшись из клоаки предгородни, он нанял такси и поехал в центр.
Отпустил машину, немного не доезжая до высокой ограды с чугунными вензелями над калиткой, рядом с которой красовалась строгая черная дощечка из мрамора с золотистыми надписями, вверху — "Частный пансион "Массауа", мадам и месье Бланш", 1940, патент № 133" и внизу по-латыни более мелким шрифтом — "Ad valorem"[9].
Гикуйю вдруг оробел. Он ощутил неприятное нарастание холода в животе, а руки вспотели от неосознанной тревоги.
Сквозь прутья ограды проглядывались пальмовая аллея, два крошечных квадратных бассейна с фонтанами, теннисный корт и широкая, словно открытая палуба океанского корабля, поднятая на дугообразных опорах площадка аэрариума с пустующими шезлонгами, примыкавшая к добротному белостенному жилому сооружению в тяжелом романском стиле.
Бармен облизал губы, расстегнул пуговицу выходного пиджака, чтобы был виден дорогой полосатый жилет, достойный эстрадного конферансье, и почтительно подергал висячую ручку колокольчика.
Вскоре перед ним с очаровательной улыбкой предстала изумительная девушка в белоснежном переднике и наколке. Она точно сошла с рекламного проспекта Всеафриканского бюро путешествий. На кукольном ее личике отражались неописуемый восторг и счастье в связи с приходом толстогубого незнакомца. Она была вся внимание.
— Кувалда у вас? — ляпнул бармен от растерянности.
— Простите?
— Это… я ищу… э-э… господина Матье. Ника Матье, пожалуйста.
— Матье, вы сказали? Матье… Да, Ник Матье, эксперт по горному оборудованию! Сожалею, но он уже не живет в пансионе мадам Бланш.
— А где?
— Очень сожалею, но это нам неизвестно. Он давно уехал с каким-то государственным чиновником и больше не возвращался.
Папаша Гикуйю воровато огляделся по сторонам, шумно вздохнул, зажмурился, как перед неизбежной пощечиной, слепо вскинул руку и потрепал эфемерное создание по щечке. Выждав секунду, ущипнул. Снова выждал. Открыл глаза. Она по-прежнему сияла от счастья и восторга.
Гикуйю удивился так сильно, что ушел не попрощавшись.
Примерно полчаса спустя бармен толкнул входную вертушку отеля "Масаи".
Его не оставляло ощущение холода в животе. В пригороде Шарбатли ему не было страшно. Ему было страшно на пороге фешенебельного отеля.
— Я хотел бы повидать журналиста по имени Вуд, — сказал он портье, утираясь рукавом и посматривая искоса на присутствующих в холле.
Портье уставился на него, как контролер на "зайца" в поезде.
— Он вас ждет?
— Тебе что за дело? — Гикуйю решился на смелые действия. — Где его номер? Как туда пройти?
— Он вас ждет, человек, которого спрашиваете?
— Так и будем швыряться вопросами? Я тебя пока что вежливо спрашиваю, где номер журналиста по имени Вуд?
— Момент, — портье порылся в регистрационной книге, — прошу вас, прямо по коридору, налево, вверх по лестнице. Вторая дверь. Лифтом дольше, лучше пешком.
— Он у себя?
— Ключа нет, и я не помню, чтобы он выходил.
— Спасибо.
Бармен поспешил, куда было указано.
Поднимаясь по ступеням боковой лестницы, споткнулся и чуть не упал. Ему почудилось, что за спиной прошуршал диск телефона, однако впопыхах он не придал этому значения.
Лестница привела на огромную безлюдную веранду, утопавшую в цветах. Цветы насмешливо покачивали головками.
Ничто не нарушало здесь покоя.
Сообразив, что его примитивно надули, Гикуйю спустился вниз, задыхаясь от ходьбы и гнева.
— Нижайше прошу извинить, — осклабясь, портье бросился ему навстречу с обезоруживающим раскаянием в голосе и с громкими пощелкиваниями пальцев обеих рук у собственных висков, что означало высшую степень презрения к самому себе, — досадная ошибка. Я спохватился, но вы так быстро исчезли, что не успел вернуть. Не та, а, наоборот, вот эта лестница. Второй этаж, номер двадцать девять. Еще и еще раз прошу извинить.
Гикуйю хрипло подышал ему в лицо, раздувая ноздри, как конь после затяжной скачки, и беззвучно шевеля своими толстыми губами, после чего уже не столь торопливо отправился по другой лестнице на второй этаж.
Дверь двадцать девятого номера находилась напротив округлой ниши с гипсовой копией тоскующей безрукой и незрячей девушки, той самой, которую зовут Венера Милосская и которую в далекие-предалекие времена передравшиеся из-за нее французские и греческие матросы утопили в заливе Климас, уронив за борт прославившегося после этого случая кораблика с названием "Эстафета".
Не будь бармен так поглощен своими тяжкими мыслями, он, возможно, не преминул бы окинуть восхищенным оком классические формы статуи. И возможно, мысленно или вслух осудил бы неизвестных негодяев, походя гасивших окурки на ее библейском месте. И уж наверняка очень и очень удивился бы, обнаружив за постаментом девушки Венеры торчащие носки чьих-то нечищеных штиблет мужского фасона.
Тщетно скребся папаша Гикуйю в безответную дверь. Потом обернулся на шорох и обомлел.
Из-за классической гипсовой статуи бочком вылез крепыш в подтяжках и с физиономией, достойной кирпича. Он приставил шестизарядный никелированный "смит" к окончательно обледеневшему животу бармена как раз между второй и третьей пуговицами полосатого жилета, считая с любого конца, и прошипел:
