Александр Буртынский - Искатель. 1978. Выпуск №4
Левандовский слушал. Слушал — и у него мороз продирал по коже. Ему вспоминалась женщина с неприятными жесткими чертами лица. Она стояла, упершись пальцами в заваленный отрезами стол, и рассказывала историю своего мужа, отца которого, врача, провокатор выдал гестапо точно таким же образом…
Поразительное совпадение прошлого врача с прошлым пациента! Левандовский не мог собраться с мыслями.
— Вы его знали? — прошептал он.
— Кого?
— Провокатора.
— В глаза не видел.
— Его фамилия?
— В свое время мне, наверно, называли и фамилию… Когда рассказывали об этом деле… Рассказывали, беспощадно обвиняя доктора Смоленского.
— Доктора Смоленского?
— Да. Люди считали, что за его легкомыслие и прекраснодушие пришлось расплачиваться другим. И ему самому, конечно. Но и другим тоже. Гестапо устроило кровавую бойню.
Люди не могли простить доктору гибели своих близких…
— Фамилия, фамилия провокатора!
— Не помню…
— А кто вам обо всем этом говорил?
— Очень многие. В частности, мой приятель инженер Левицкий, работавший у нас в магистрате. Сейчас он живет в Ченстохове.
Зазвонил телефон. Старичок взял трубку:
— Алло! Да, у меня. Передаю трубку… Вас спрашивают. Очень срочно!
Левандовский рванулся к телефону.
— Поручик Левандовский? Вас ждут. Сейчас же зайдите в управление.
* * *Сержант Брыла приехал в Варшаву по поручению майора Кедровского. Размахивая выписанным на имя Левандовского командировочным удостоверением и проездными документами, он передал поручику распоряжение майора — немедленно выехать в Замосьц.
Сообщение из Замосьца было откликом на разосланные фотографии. Кто-то распознал человека, убитого в гостинице «Сьвит».
Кто же?
Скромная комнатка в доме железнодорожников едва вместила троих: Левандовского, сержанта Брылу и офицера местного управления милиции. Не хотелось тревожить старушку вызовом в милицию. Они решили, что лучше переговорить с ней в домашней обстановке. Несколько испуганная, она смотрела на троих мужчин, которые вежливо, но настойчиво вторглись в ее дом.
— Не волнуйтесь, мама, — успокаивала ее дочь, первой узнавшая человека на фотографии.
Снимки убитого, в парике и без парика, разосланные всем органам милиции, сопровождались указанием, что разыскиваемый, по всей вероятности, уроженец бывшей Восточной Галиции. Это облегчало задачу. Однако в городах, где репатриантов из тех мест было много, поиски людей, которым эти фотографии что-нибудь напомнят, могли продолжаться очень долго. Помог, как часто бывает, случай. У одного милиционера в Замосьце был приятель — железнодорожник, женившийся на девушке из городка в окрестностях Львова. Он взял снимок, пошел с ним к приятелю, спросил: «Может, твоя жена знала этого человека?…»
Особенно рассчитывать было не на что, но, когда железнодорожник показал снимок жене, та вскрикнула и побежала к матери: «Мама, смотри! Ведь это…»
Старая женщина присмотрелась к разложенным на столе фотографиям, подняла глаза, улыбнулась и сказала;
— Это Коваль, Анджей Коваль. Вот этот, лысый…
Отодвинув в сторону другие фотографии, где убитый был снят в парике, она упорно указывала пальцем на тот единственный снимок, который милиции пришлось реконструировать.
— Анджей Коваль? Вы не ошибаетесь? — Левандовский даже прикрикнул на старушку. Он не мог допустить, чтобы ее неверная память спутала следствие.
Дочь вступилась за мать:
— Я тоже его узнала, хотя на этой карточке он намного старше. Мне тогда было двенадцать лет, столько же, сколько сыну доктора Смоленского.
— Смоленского?! — Поручик не смог сдержать волнения.
— Ведь Коваль был влюблен в докторскую дочку. С этого все и началось. Об этом все знали. Вся наша улица.
Брыла приготовил лист бумаги и щелкнул шариковой ручкой. Левандовский попросил рассказать все подробно.
Муж старушки был в Станиславуве дворником. Их дом стоял прямо напротив виллы, где жили Смоленские. Долгие годы до войны и во время войны они соседствовали с известным в городе врачом. Улица была небольшая, узкая, и они знали лично или в лицо всех, кто регулярно посещал доктора.
Дворничиха прекрасно помнила Анджея Коваля, которому в то время было уже за тридцать. До войны он был одним из подопечных доктора, а в войну, вернувшись в Станиславув, очень часто заходил к Смоленским.
Старушка вспомнила, что Анджей Коваль работал в одной больнице с доктором Смоленским. Она понятия не имела, как он попал в их город, не знала его родных… Впервые она услышала о нем от своего мужа, скончавшегося еще в сорок пятом. Как-то муж показал ей на улице молодого, но совершенно лысого человека и сказал, что в больнице из-за него скандал: этот тип проворовался, а доктор за него заступился. Дворник не одобрял доктора. В больнице все сходились на том, что Коваль — вор, а у доктора Смоленского было золотое сердце. Это был очень, очень хороший человек. Бедных он лечил даром, еще и лекарства им покупал. И все считали, что он по доброте сердечной вступился за этого мошенника, даже негодяя…
Старая женщина разговорилась. Дочь вторила ей. Сама она плохо помнила Смоленских, но много раз слышала рассказы об этой семье.
— Он влюбился тогда в старшую дочь доктора. Об этом все знали, хотя на улице я их вместе не видела. Ну, может, раза два, не больше. Никогда он ее не провожал, никогда за ней не заходил, хотя к доктору зачастил, как только у него в больнице начались неприятности. Странный был человек: уж такой вежливый, такой угодливый, до тошноты. Хитрый, как лиса.
Потом он уехал, и слуху о нем не было. Как вдруг, в сорок первом, перед самым рождеством — это уж я точно помню, они вдвоем с докторской дочкой прошли по улице. С тех пор и началось! Он чуть ли не каждый день приходил на виллу.
Приходил, уходил. Все уж в один голос твердили, что он по барышне сохнет. Кристиной ее звали. Красавица была…
— Уж такая красавица! — подхватила дочь.
— А этот негодяй ее убил. Он их всех убил. Страшная была ночь. Мы услышали, как к дому подъехали гестаповские машины. Тут уж не до сна! Никто у нас не спал. Терезка — и та проснулась, заплакала, дети чувствуют беду.
Мы прислушивались. Машины стояли перед нашим домом, но в наши ворота никто не ломился. Отец накинул пальто и вышел во двор. Он чуть приоткрыл окошечко у ворот и видел в щелку пустые машины да немецких солдат, которые словно бы в кого-то целились. Но никого, кроме них, на улице не было. Сквозь черные шторы в докторской вилле пробивался свет. Отец воротился и сказал: «Приехали за доктором». Я перекрестилась. И взяли их всех. Убежала только младшая — Ванда. И сын уцелел — Ежи. Весь город говорил, что Коваль на них донес. Так-то он отблагодарил доктора! Обиделся, что Кристина не захотела выйти за него замуж! Отомстил ей, всей семье отомстил. Подлец, иначе и не скажешь. Слух шел, что наши его потом убили. По приговору. Да правда ли это? Доктора, его жену, Кристину замучили в гестапо. А Коваль больше в городе не показывался — люди бы его разорвали. Настигла ли его кара господня?
