Петр Оффман - Купол на Кельме

Шесты требуют внимания. Толкаясь, мы молчим с утра до вечера. Но тут Маринов отводит душу, он может поговорить:

– Каждому геологу я рекомендую раз в год ложиться в больницу. Никаких обязанностей, времени хоть отбавляй. Скучно, поневоле думаешь о науке, проверяешь, подводишь итоги. Я многое понял, лежа на койке. Понял в частности, что строение Югорского кряжа очень характерно, что вся Земля, в сущности, построена из плоских глыб. Зимой мне пришлось разговаривать с академиком Шмидтом, знаменитым полярником. Отто Юльевич считает, что Земля не оторвалась от Солнца, а образовалась постепенно из роя метеоров. По мере того как она росла, внутри увеличивалось давление. Даже атомы стали разрушаться и уплотняться. Уплотняясь, Земля сжималась. А кора уже стала жесткой…

– Геологи считают, что она морщилась, как кожица на печеном яблоке, – подсказываю я. – Кавказ и Урал – это всё морщинки.

– Я не думаю, что стокилометровая каменная толща морщилась, – продолжал Маринов. – Я полагаю, что кора лопнула, образовался великий разлом, разделивший земной шар пополам. Он проходит через Средиземное море, Кавказ, Гималаи, Индонезию, Японию, Камчатку, Аляску, Западную Америку, Караибское море. Здесь почти все вулканы, центры самых глубоких и самых сильных землетрясений, величайшие на земле горы.

– А нас учили, что этот разлом молодой, – вставляю я.

– Нет, видно, не молодой, а как раз самый древний, самый глубокий и поэтому самый живучий. Более поздние разломы замерли. Я говорю о разломах, расколовших полушария, – о разломах второго порядка: это Урал, подводный Атлантический хребет, Аппалачи в Северной Америке. Все эти горы – швы, разделяющие платформы.

– А Югорский кряж?

– Еще более мелкий разлом, разлом третьего порядка. Ведь, опускаясь, платформы продолжали раскалываться. Так образовались Саратовский вал и Жигули, Тиманский вал на Русской платформе, а в Сибири – Енисейский кряж и Верхоянский хребет. А разломы четвертого порядка мы видели тут, на Лосьве, – возле Старосельцева и на Ларькинской излучине. Между разломами здесь лежат плоские ступени. Но теперь понятно, что весь мир состоит из таких же ступеней, только масштабом побольше. Одна из них – Русская платформа, уровень ее повыше. За Уралом – Западно-Сибирская, эта опустилась гораздо ниже. Сибирская опять повыше, а Охотская, например, стала морским дном. Все это единые прочные глыбы. А на границах между глыбами – зоны разломов, подвижные, растрескавшиеся, проницаемые, области землетрясений и вулканических очагов. Тут магма прорывалась на поверхность, вынося с собой глубинные минералы, магнитный железняк например.

– Как на Красном болоте, – подсказываю я.

– И на Красном болоте, и на Урале. Но там разлом побольше и масштабы иные. Целые горы магнетита, целые озера огненной лавы… Тьфу, черт!

Последнее восклицание относится не к давно прошедшим катастрофам. Увлекшись, я забыл о шесте, и лодка села на мель.

Испепеляющие извержения и огненные озера снимаются с повестки дня. Надо лезть в ледяную воду… Раз-два, взяли!

6

Мокнем, толкаемся шестами, спим, мокнем… Геологам делать нечего. За мутной пеленой дождя тянутся низменные, заросшие кустарником болотистые берега. На всем пути раза три выглядывали камни: те же трещиноватые серо-желтые песчаники. Их присутствие ничего не опровергает и ничего не доказывает. Мы плывем по плоской ступени. Повсюду здесь должен был встречаться девонский песчаник.

Впрочем, впереди, как утверждал Ларион, какие-то белые камни, где река течет под землей.

Белые камни эти мы увидели на пятый день. На поверхности снова оказались знакомые каменноугольные известняки, которых мы ни разу не видели после Ларькина. Очевидно, здесь был осевший участок земли – грабен.

Река заметно обмелела здесь. Действительно, значительная часть ее текла под землей. То и дело мы встречали расщелины, из которых извергались целые потоки. Выше их дно обнажалось. Вместо реки перед нами была долина, покрытая мокрыми камнями, между которыми журчали струйки мутной воды.

Только изредка нам удавалось проехать полкилометра в лодке. Но затем дно опять скрежетало по камням, приходилось вылезать и тащить наш шитик почти на руках. Лодка не в воде оказывается сразу неимоверно тяжелой и неуклюжей. Каждый камень норовит пропороть ей дно, и в каждой щели застревает нос…

За полдня мы продвинулись километров на шесть. И, когда я подумал, что и на обратном пути нам надо будет тащиться здесь, я сказал Маринову:

– Леонид Павлович, не считаете ли вы, что грабен – сам по себе убедительное доказательство. Ведь грабены – плоские опускания, они всегда ограничены сбросами, в складчатых горах не встречаются.

Но Маринов был непреклонен:

– Мы же условились, Гриша, не менять маршрут в пути. Я сам продрог, устал. И мне очень хочется вернуться. В таком настроении нельзя обсуждать планы… И едва ли грабен – убедительное доказательство для тех, кто не хочет верить. Они опять скажут: «В молодых породах грабен, а под ними – складчатый фундамент». Нет уж, придется добираться до самого фундамента… Налегай, Гриша! Толкай корму вбок! Устал, что ли? Сейчас я тебе подсоблю.

Так мы тащили лодку километров пятнадцать. Наконец известняки кончились, на поверхность выглянули вновь девонские песчаники, и река оказалась на земле, а не под землей. С облегчением мы сели в лодку и взялись за шесты. Дул резкий, пронзительный ветер, в воздухе вились белые мухи. Но мы считали, что так и должно быть. Мы притерпелись и к холоду и к шестам. А по сравнению со вчерашним участком, где лодка ехала на своих пассажирах, сегодняшняя работа казалась нам отдыхом.

7

На следующий день Маринов заметил с правой стороны небольшую речку, скорее даже болотистую заводь, и направил лодку к берегу.

– Как ты думаешь, Гриша, это и есть протока, по которой Ларион советовал плыть?

Я сомневался. По-моему, заросшая протока скорее была похожа на болото. Между тем перед нами лежала прямая дорога по широкой и спокойной реке. Я считал, что не надо сворачивать.

Подъехав ближе, мы обнаружили все же течение. Но, кто знает, может, это просто небольшой приток. Не потеряем ли мы напрасно дня два, исследуя никому не нужную речонку. Не знал я, что можно заблудиться на реке.

– А вот и сломанная сосна. Ларион велел сворачивать от сломанной сосны, – заметил Маринов.

И мы вошли в протоку, все еще сомневаясь, туда ли мы плывем. Мелкая, заросшая травой речка сливалась с окружающим болотом. Раздвигая осоку, лодка оставляла за собой извилистую водяную дорожку. Дно было мягкое, илистое. Шесты вязли в нем. В лодке у нас было две доски, можно было бы соорудить нечто вроде весел. Но не хотелось задерживаться.