Александр Барченко - Доктор Чёрный
Спрятав пузырёк и сморщившись, словно от чего-то очень невкусного, он подошёл к Беляеву, уже обнажённому до пояса врачами, и, поместившись над ним или, вернее, верхом на нижней части его живота, положил правую руку ему под затылок, слегка приподняв его от земли, а левую руку «под ложечку».
Толпа затаила дыхание…
Доктор, пристально глядя, впился глазами пациенту в переносицу, и Дорн, вместе с другими бывший в цепи, увидал, как глаза его сначала наполнились слёзами, потом, словно изнутри кто-то высушил их, загорелись жутким фосфорическим светом.
Беляев не шевелился… Наоборот, мертвенная бледность его истомлённого лица начала постепенно сменяться ещё более страшной и мертвенной синевой, какая наблюдается у лежавших уже некоторое время, успевших окоченеть покойников…
Словно тени, одна другой гуще, набегали на его лицо, вваливались щёки, выпячивались скулы.
На лбу сильно побледневшего доктора выступили крупные капли пота…
По щеке Беляева прошла чуть заметная судорога от сведённой, должно быть, окоченением мышцы. Дрогнула верхняя губа, потянулась кверху и обнаружила тускло блеснувший зубами оскал покойника.
— Поздно! — с чувством сокрушения, к которому примешивалась радость, что приезжей знаменитости не пришлось осрамить их, вздохнули врачи.
Доктор Чёрный внезапно — отчего мёртвая голова, бессильно, как деревянная, стукнула о землю — выдернул руку из-под затылка и вцепился пальцами в язык мёртвого. Судя со стороны, по движениям доктора можно было заподозрить, что он подвёртывает или даже заталкивает язык покойнику в глотку.
— Теперь можно развязать турникет… он больше не нужен! — сказал доктор Чёрный, вставая с колен и вытирая побледневшее лицо носовым платком.
— Гм! Да! Я думаю тоже, что «не нужен»!.. — иронически проворчал седобородый военный врач, опускаясь возле Беляева и снимая повязку, стягивающую ему локоть. — Да! Теперь «не нужен»! — повторил он, ощупывая лицо Беляева. — Готов! Даже коченеть начал… странно, что так скоро… Поздно захватили, коллега! — саркастически кинул он в сторону Чёрного. — В Индии, знаете, иные условия… Это не Франция!..
— Помогите перенести его в автомобиль! — сказал тот, не обращая внимания на шпильку.
Дорн вместе с двумя врачами, из молодых, поднял безжизненное тело и понёс к весело пыхтевшему автомобилю с косым скуластым шофёром на козлах.
Доктор уложил тело. Сел сам и повернулся к Дорну:
— Вы со мной?
— Ещё бы! — ответил тот, вскакивая в свою очередь.
— Доктор! — раздался тревожный, отчаянный крик: Дина, сама не зная зачем, бросилась к автомобилю.
Доктор обернул к ней своё побледневшее, усталое лицо и крикнул успокоительно:
— Дина Николаевна!.. Берегите себя!.. Моё вам честное слово… Джи! До свиданья!..
IX
«Куда я попал?» — тщетно ломал себе голову Беляев, когда он наконец очнулся.
Сначала ему казалось, что он находится в абсолютной темноте. Потом мало-помалу начали выступать очертания каких-то странных предметов. Нечто вроде аналоя, совсем близко от мягкого ложа, на котором кем-то вытянуто горизонтально его тело. Дальше, в стене, должно быть, углубление — тёмное пятно… Это, вероятно, драпировка, кажется, чуть-чуть колышется. Или нет, так только кажется?..
«Как я сюда попал?! Ведь только что были состязания, я записался на высоту… Но ведь я же благополучно вернулся… А потом…»
Яркое воспоминание разом озарило его. Он испуганно метнулся на своей постели, словно рядом с ним до сих пор могла ещё быть его страшная соседка… Что, если его приняли за мёртвого и похоронили в каком-нибудь склепе!.. Он испуганно застонал. Потом сообразил и сразу успокоился. Если бы его похоронили, зачем кровать, зачем обстановка?.. Наконец, воздух здесь вовсе не спёртый, как в склепах. Наоборот, грудь дышит приятной свежестью, насыщенной каким-то тонким, трудно уловимым сладковатым приятным запахом. Точно дорогие духи.
«Но ведь меня укусила кобра!» — блеснула новая мысль, и сердце сразу захолодело и упало.
Ведь от укушения кобры спасения нет! Быть может, с момента укуса и обморока его прошло каких-нибудь несколько минут и он в приёмном покое где-нибудь вблизи аэродрома?
Он шевельнул рукой и с ужасом убедился, что она у него крепко забинтована марлей до самого плеча.
Ну да!.. Он в больнице, и через какой-нибудь час, может быть раньше, наступит смерть!.. Но отчего он так свежо и бодро себя чувствует? Быть может, всё это только почудилось от усталости и он просто порезал себе проволокой руку, когда оборвался вниз после прыжка?.. Но нет… Он ясно, до боли ясно помнит всё, представляет себе малейшие подробности, цвет змеи, её чешую, маленькие злобные глазки… Нет, он погиб! А Дина?.. Она теперь, разумеется, выйдет замуж за этого бритого чёрта, которого он оборвал вчера… Быть может, он и подсунул ему кобру?.. Да нет, он сам же видел англичанина возле трибун.
«А-ах!.. Чёрт меня дёрнул уехать из России, попасть в эту Индию, умирать так глупо, бессмысленно!..»
Он снова в бессильном отчаянии застонал.
В ту же минуту, в той стороне, где ему чудилась драпировка, блеснул свет.
Мягкие, тяжёлые складки слегка отодвинулись, и из-за них с любопытным видом выглянула круглая, начисто выбритая, смуглая голова со скуластым, пергаментного цвета, лицом, чёрными узкими глазами и странным ярко-жёлтым колпачком, должно быть из шёлка, на макушке.
Жёлтый колпачок поглядел с минуту Беляеву пристально в лицо, потом приветливо кивнул ему и скрылся, оставив, однако, драпировку отдёрнутой.
Беляев огляделся.
Он находился в невысокой комнате со сводчатым, вероятно каменным, потолком. Разобрать он не мог, потому что потолок так же, как и стены, был плотно затянут жёлтым шёлком, с вышитыми по нему фигурками огромных драконов, с самым угрожающим видом разевающих губастую пасть с вьющимся жалом, заставившим Беляева снова вспомнить о только что пережитых минутах и брезгливо испуганно вздрогнуть.
То, что он принял в темноте за аналой, оказалось попросту креслом с высокой спинкой, придвинутым почти вплотную к низенькой кровати, на которой он лежал. Тут же, у стула, стояла табуретка с ножками в виде вставших на дыбы драконов.
Ножки и подлокотники кресла также варьировали на разные лады одну и ту же тему — дракона.
Удивление Беляева ещё более увеличилось, когда, потянувшись здоровой рукой к книжке, забытой, очевидно, его сиделкой на табурете, он убедился, что это было французское издание, по-видимому старинное, стало быть, редкое, Фабра д'Оливэ «Философская история человеческого рода».
