Иосиф Ликстанов - Зелен камень
Теперь вперед!
В последний раз он оглядел забой, погасил свечу, сунул ее в мешочек, стал на колени и прополз в щель под стойкой.
Сначала все шло хорошо: щель была довольно широкой. Но едва он весь ушел под завал, как дорогу преградил камень. Почудилось, что стоит только хорошенько нажать — и камень уступит. Петюша уперся в стойку здоровой ногой, изо всех сил налег на камень плечом, и в ту же минуту завал точно крякнул, сверху посыпалась мелкая порода, осевшая глыба придавила ногу. Стало страшно. Он хотел выбраться из завала, но хода назад уже не было: стойки сомкнулись.
Не сразу Петюша сообразил, чем это грозит, а когда понял — силы оставили его. Он полежал неподвижно, тяжело дыша, потом заметался в своей темнице, ударился головой о выступ камня, растревожил больную ногу и затих. Надо было беречь силы, которых осталось так мало, надо было разрушить, развалить глыбу, преграждавшую путь.
Высвободив лопатку, Петюша принялся за работу. Он мог делать только короткие удары, действуя лопаткой, как пикой, то есть не мог сделать почти ничего, но все же стучал, стучал, готовый грызть ненавистный камень зубами. Когда Петюша, измученный, засыпал, его посещали видения, пришедшие из того мира, где светило солнце, шумел ветер и слышались людские голоса.
Вдруг Петюша очутился возле Ленушки. Он учил ее искать бруснику под плотными продолговатыми листочками, и Ленушка, понятливая ученица, радостно смеялась. Брусники за рекой было так много, что вся полянка казалась обрызганной рубиновой росой, и такую легкую кисловатую свежесть оставляли на языке спелые тугие ягоды, высыпанные в рот из пригоршни…
Снился также последний в учебном году пионерский костер, устроенный в тихий весенний вечер на берегу Карпушихи, возле гилевской старой мельницы. Задорно потрескивал огонь, вился дымок прямо в небо, а инженер-электрификатор, приехавший из города строить гилевскую гидростанцию, рассказывал, как люди запрудят Карпушиху, как поднимется вода, как заработает турбина, и просил пионеров помочь стройке. С какой неохотой в нынешнем году ушел Петюша с Боярскими в Конскую Голову, как хотелось ему остаться в колхозе, прилипнуть к стройке, понять всю строительную премудрость… Впрочем, во сне он сделал просто: раскинул руки, принял на свою грудь бурливую Карпушиху, и хлынула через его плечи, через голову легкая вода, а он все пил, пил ее и не мог напиться вдосталь.
Петюша приходил в себя, припоминал все и брался за лопатку.
В Клятой шахте, в недрах вечной темноты, снова раздавался стук, то монотонный, равномерный, как сама усталость, то быстрый, лихорадочный, как биение сердца при мимолетном проблеске надежды или взрыве отчаяния. Затем наступала тишина, затем снова слышался стук. Перерывы становились все чаще и продолжались все дольше.
Потом начался новый сон: чудилось, что вдали раздается шум, тупые удары, приглушенные голоса, и Петюша знал, что нужно лежать неподвижно, что нельзя подавать признаков жизни, потому что это «те»… это «те», которые загнали его в страшный забой и теперь решили уничтожить. Но он не боялся их, хотя они приближались, их голоса звучали возле того камня, который только что был врагом Петюши, а теперь стал его единственной защитой.
Этот сон продолжался долго и сразу оборвался.
Стало очень тихо. Петюша был жив, Петюша знал, что теперь он должен упереться в камень плечом изо всех сил, изо всех сил, какие только остались в его измученном теле.
Глава четвертая
1
— Мишка?
— На месте, — послышалось из дальнего угла сеновала. — Давай сюда!
— Наши спят?
— Давно уж.
— Ну и ладно…
Взобравшись по приставной лесенке на сеновал, Василий прежде всего снял сапоги, сел возле брата, взял ощупью из его рук крынку молока, ломоть хлеба и молча стал ужинать.
— Ну что? — шепотом спросил Миша.
— Замаял, чертов старик… До Конской Головы и обратно. В чем душа держится, а бежит, как заяц, да еще и хитрит, прислушивается. Ладно, что я за ним следом не пошел. Как только он в лог выбрался, я по болотине вперед забежал — и до Конской Головы. Там у мосточка залег: «Врешь, — думаю, — все равно мимо пройдешь!» Он в Конскую Голову прибежал, в брошенную избу к Павлу Петровичу шмыгнул и долго там сидел.
— У Павла Петровича!..
— Точно.
— Откуда он знает, что там Павел Петрович? Какие у них дела?
— Вот и объясни, коли умен.
— Не слышал разговора?
— Чудной ты! Они в избе, я за дверью. Говорили тихо. Напоследок, правда, Павел Петрович зашумел: кто старика прислал? А тут Никита Федорович еще с кем-то приехал, старик из избы — и ходу в лес. Я за ним. Все!
— Ничего не понятно… Связной он, что ли? — предположил Миша.
— Как связной?
— Ну, связной у тех «дружков-товарищей», о которых он в логе у Петюши спрашивал.
— Знаешь ты «тех»? Где они? Маришу видел?
— Встретились… Говорит, к Савве старик из города приходил. Халузева спрашивал… Наверно, знакомец его. Он в баженовской стороне на квартиру у камнереза Прасолова стал, старик этот.
— А ему что нужно?
— Коли умен, объясни.
— Мариша выяснить не могла?
— Я бы сам выяснил, да поздно от товарища Колясникова вернулся.
— Видел товарища Колясникова? — оживился Василий.
— Видел… В баженовском клубе будто невзначай поговорили. Приказывает продолжать «сенокос», глядеть за стариком в оба.
— Учтено! — коротко ответил Василий.
— Приказал особо следить, с кем старик встречается, с кем водит компанию… Я к пасечнику Савве забежал, повел разговор: скучно, мол, твоему гостю на нашей гилевской даче проживать. А он смеется: «Чего там скучно, он то и знай в Горнозаводск ездит». В пятницу на субботу поехал раз… В воскресенье вернулся. — Он помолчал. — В среду опять поехал, а в четверг — вчера, значит — опять тут. Переночевал, сказал пасечнику Савве, что утречком в Новокаменск к знакомым через станцию Перемет поедет, да утром с Осипом Боярским встретился, толковал с ним, на водку ему, здорово живешь, дал. Пасечник видел… А дальше — подался не на Перемет, а прямо в Конскую Голову. Должно быть, у Осипа и узнал, где Павел Петрович. Так?
Он затих, через минуту досадливо хмыкнул.
— Чего развеселился? — угрюмо спросил Василий, почувствовавший подвох.
— Почему мы в субботу занятия боксерского кружка отложили? — спросил Миша.
— Павел Петрович в Горнозаводск за насосами поехал, — припомнил Василий и воскликнул: — Стой! А во вторник опять отложили, потому что он опять в Горнозаводск уехал. Так?
