Анатолий Днепров - «Мир приключений» 1963 (№09)
— А! Кому-то выгодно отвадить люден от Аракары?
— Вы правы. Чем дольше я жил у Огненных Муравьев, тем больше убеждался в том, что бедняг оболгали, оклеветали с помощью газет и радио, как это принято в нашем цивилизованном мире.
До утра мог бы рассказывать вам об огромном доме на столбах, в котором живет племя, об охоте на рыб с помощью лука и стрел, о “заминированных” полосах земли — усыпанных рыбьими костями, сверху замаскированных листьями.
Многое из того, что получило в наши дни свое высшее развитие, было там лишь в зачатке.
При мне произошла стычка Огненных Муравьев с враждебным племенем Арайя, что значит “мглистый скат”. Я впервые наблюдал массовое применение духовых ружей, страшных десятифутовых деревянных труб, из которых выдувают маленькие стрелы, смазанные ядом кураре.
Показать бы одну из этих труб в Шеффилде, на нашем заводе! Ведь она могла считаться прабабушкой современной артиллерии!
В конце августа я окреп настолько, что смог проститься с Огненными Муравьями. В Редонде, ближайшем поселке на реке, мне сказали, что Бразилия объявила войну Германии.
— Вы сообщили о “Летучем голландце”?
— Сразу же! Едва лишь вернулся в Рио. И были приняты срочные меры. На Аракару полетели самолеты.
Было высказано предположение, что немцы строят аэродром на Аракаре. Подводная лодка могла служить для связи, а возможно, доставляла особо важные строительные материалы.
А мне вспомнился Шеффилд. Ведь его тоже можно назвать “капищем бога войны”. Чего доброго, думал я, в джунглях Амазонки воздвигают завод, который будет выпускать какое-то секретное оружие. Не готовятся ли с помощью этого оружия предпринять завоевание Америки, сначала Южной, потом Северной?
Но летчики вернулись с Аракары ни с чем. Они пролетели над рекой километров полтораста, а внизу были только леса, однообразно волнистое зеленое пространство.
Олафсон, которому я рассказал об этом, честил почем зря подслеповатых бразильских летчиков. А я не мог их осуждать.
Пробродив целое лето в том районе, знаю, как непроницаем лиственный полог. Были там закоулки, где в самый яркий полдень царила ночь.
Говорят: странствовать по дну зеленого океана. Но это и есть океан. И дно его кишит всякой опасней нечистью: от болотных змей харарака до “челна, который умеет нырять…”
“Ю ЭНД АЙ…”
(Пароль штурманов)
1
Нэйл поднял голову.
В воспоминаниях так далеко ушел под сень бразильских пальм, что не сразу понял, где находится сейчас.
Под большим оранжевым абажуром сверкает туго накрахмаленная скатерть На праздничном стеле расставлены водка, бренди, закуска
В углу оперся на этажерку невысокий моряк. Лицо его сосредоточенно и сурово, губы сжаты.
А перед Нэйлом, положив руку на стол, тихо сидит красавица в длинном вечернем платье. В ее серых, широко открытых глазах удивление, сострадание, печаль.
— Боже мой! Я взволновал и расстроил вас! — с раскаянием сказал Нэйл. — И когда? В новогоднюю ночь! Это нехорошо с моей стороны. Переложить часть своих воспоминаний на чужие плечи! Недаром говорят, что бог проклял человека, дав ему память.
— Не согласен! — сказал Шубин. — Я ничего не хочу забывать!
Виктория спохватилась:
— Товарищи! Что же мы? Без пяти двенадцать!
Нэйл начал торопливо придвигать стулья, Шубин принялся разливать по рюмкам водку. Виктория отодвинула свою рюмку:
— Мне — фруктовой! Я не пью, ты же знаешь!
— Э, нет! Пусть Гитлер сегодня пьет фруктовую!
Часы начали бить.
Шубин поднял налитую до краев рюмку:
— Ну, первый тост — за победу!
— О, йес, йес! — закивал головой Нэйл. — За побиеду!
Это русское слово он тоже выучил в Заполярье.
Свою водку Нэйл выпил залпом, а не глотками, как пьют в Западной Европе. Потом старательно крякнул — тоже на русский манер. Виктория и Шубин засмеялись. Он был, оказывается, рубахой-парнем, этот бывший рабочий из Шеффилда и друг индейского племени Огненных Муравьев!
Под гром салюта поднялись за окном огни фейерверка, похожие на новогоднюю елку, увешанную разноцветными электрическими лампочками и осыпающимися нитями “серебряного дождя”.
Шубин подумал, что у Гитлера, наверно, трясутся руки, когда он наливает себе фруктовой или минеральной воды за новогодним столом. Чего-нибудь покрепче ему не стоит сегодня пить, да и вообще он, говорят, не берет в рот хмельного: хочет прожить до ста лет!
— Пусть Гитлер сдохнет в этом году! — торжественно провозгласил Шубин.
Охотно выпили и за это.
Третий бокал традиционный: за тех кто в море!
Потом Нэйл предложил тост за своих гостеприимных русских хозяев. Шубин хотел в ответ выпить за здоровье Нэйла, но тот подмял руку:
— Хочу предложить гост, не совсем обычный. В новогоднюю ночь привык вспоминать о кораблях, на которых плавал. Были среди них и танкеры, и лайнеры, и транспорты, и вспомогательные суда, и даже такой колесный торопыга, как “Камоэнс”. И я думаю о них с любовью и благодарностью. Какое-то время они были моим домом… Говорил ли я, что Олафсон разделял все корабли на добрых и злых? Так вот, предлагаю выпить за добрые корабли! За то, чтобы им на пути никогда не встретился “Летучий голландец”!
Моряки, серьезно кивнув друг другу, выпили.
Теперь настала очередь Шубина рассказывать о своих встречах с “Летучим голландцем”.
Англичанин только поднимал брови да издавал короткие восклицания.
Каков, однако, размах у этого “Летучего”’ Нет, наверно, уголка на земном шаре, где бы не побывал он — не то подводный связной, не то маклер, который помогает военным монополистам, торговцам оружия, совершать их тайные сделки. Шубин сердито оглянулся на часы, когда они коротко пробили за спиной.
Нэйл встал:
— Через полчаса мой поезд. Мне пора!
Гостя проводили до лестницы.
— Пишите же!
— И вы пишите!
— Непременно встретимся после победы!
2
Виктория всем телом прижалась к Шубину. Пальцы ее, чуть касаясь, быстро пробежали по его лбу. Нахмурился! Мальчик ее стал опять задумчивым и грустным. Почему?..
Чтобы отвлечь его, она пустила в ход все средства, какими располагают в таких случаях женщины. Сегодня была особенно нежна, как-то необычно тревожно нежна.
Но, проснувшись среди ночи, Виктория увидела рядом рдеющий огонек папиросы.
— Что, милый? Опять он… “Ауфвидерзеен”?
