Георгий Брянцев - Тайные тропы
Повелко утвердительно закивал головой.
— Сегодня пятница, в понедельник опять здесь встретимся. А теперь прощай. Мне, брат, обратно шагать да шагать.
Связные пожали друг другу руки и разошлись. Сашутка пошел по течению ручья, а Повелко — вверх.
Ночью около сторожки лесника стоял часовой. Не немец, а русский, один из рабочих завода. Напряженно всматриваясь в темноту, он ходил взад и вперед по большой поляне, на которой находилась изба.
Однокомнатный домик был набит доотказа. Табачный дым туманом висел в воздухе. Люди сидели на скамье, на подоконниках, на полу и внимательно слушали директора завода.
Сивко говорил негромко, немного хриповатым голосом:
— И мы должны быть готовы ежечасно, ежеминутно... Кривовяз обещает подбросить взрывчатки....
— Нам автоматиков бы с десяток... — сказал кто-то из темного угла.
— Нечего нам с ними делать. Я, по-моему, ясно сказал, какие перед нами ставят задачи, — возразил Сивко. — Мы должны, я еще раз повторяю, разобрать по команде все мосты в лесу, сорвать подвоз древесины, так как она спешно вывозится на стройку рубежей за городом, снизить до минимума заготовку чурок, чтобы газогенераторные машины встали. Большего от нас пока не требуют. А когда поставят другие задачи, тогда дадут и оружие.
— Ясно! Понятно! Чего в ступе воду толочь! — раздались голоса.
— Теперь насчет деревень... — продолжал Сивко. — Путько пойдет в Столбовое, Панкратов — в Рыбицу, Оглядько — в Троекурово, Заломов — в Пасечное. Выйти надо до света. Своих людей знаете... Расскажите через них народу, что Красная Армия в ста километрах от города, что партизан в лесу около пяти тысяч. Предупредите, что немец всех стоящих на ногах попытается загодя угнать. Ему рабочие руки нужны и здесь, и в Германии. Кто не пойдет, того расстреляют. Примеры есть, и вы напомните о них. Призывайте весь народ подниматься, бросать дома и итти в лес. Места сбора — известны. Растолкуйте все попонятнее. Ну, и несколько слов относительно связи с городом и с бригадой. Повелко! — обратился он к сидящему на полу Дмитрию. — Это тебя больше всех касается. Слушай, да повнимательнее!
Директор проинструктировал Повелко. Вопросов не возникло.
— Ну, а теперь по домам. Утро вечера мудренее...
Начали расходиться. Сивко открыл окна, дверь, и дымный угар потянуло наружу.
— Повелко! — снова окликнул он уходившего последним Дмитрия. — Зайди в контору и позови мне Хапова...
— Хапова?
— Ты что, на уши слаб?
— Нет, так просто...
— Чего же переспрашиваешь? Иди, зови и сам с ним вернись...
Через полчаса Повелко вернулся в сопровождении Хапова. По дороге у него возникло предположение, что Сивко намерен, очевидно, прикончить предателя и определенно при его, Повелко, помощи. По мнению Дмитрия, такое решение было бы правильным и своевременным. Дальше терпеть присутствие на заводе Хапова становилось опасным. Все без исключения рабочие знали о том, что Хапов регулярно посещает гестапо в городе, и давно собирались рассчитаться с ним.
Хапов шел впереди, тяжело дыша. Он был в летах и страдал одышкой.
«Подлец... — думал про себя Повелко. — Знал бы он, кто за ним следом идет, наверное, не шел бы так спокойно.»
Сивко ожидал их около избы, сидя на пороге, и пригласил обоих войти. Повелко остановился возле дверей, пропустив в избу Хапова. Он, ожидал команды и был крайне разочарован, когда Сивко угостил сигаретой прораба и закурил сам. Оба мирно уселись за стол. Воздух в комнате уже очистился от табачного дыма, пламя свечи горело ярко.
— Садись, — сказал Сивко, обращаясь к Повелко, — в ногах правды нет.
Повелко уселся за стол.
— Ну, ты думал? — спросил директор Хапова.
Тот бросил косой взгляд на Повелко и как-то неестественно закашлял.
«Начинается», — мелькнуло в голове у Дмитрия.
— Думал, — спокойно ответил Хапов и ожесточенно подул на огонек сигареты.
— Ну?!
— Встретим их в шести километрах отсюда... У Желтых песков... — Хапов опять взглянул на Повелко, — я осмотрел место. Лучше не найдешь. Можно хорошо замаскировать хоть сотню человек...
Повелко не мог ничего понять из беседы и в голову лезли самые противоречивые мысли.
Сивко не вникал в подробности, не задавал вопросов.
— Хорошо, — констатировал он, — тебе виднее. Вопрос будем считать решенным. А ты запомни, — он повернулся к Повелко, — что дело будет на шестом километре от завода. Какое — скажу после...
Повелко кивнул головой, хотя и не понял, о чем идет разговор.
— Теперь насчет озера, — продолжал Сивко. — Сходите вместе с Повелко туда. Он специалист по взрывам. Если электростанцию поднял на воздух, то уж с озером справится...
Дмитрий только теперь все понял и дивился ловкости партизан, которые так искусно законспирировали Хапова. Так искусно, что все считали его предателем, пособником фашистов, в то время как он, оказывается, был своим человеком.
Сивко, ссылаясь на Кривовяза, ставил задачу спустить по сигналу партизан воду из озера. За озером начиналась низина, через которую шла дорога к фронту. Надо было ее затопить.
— Надо быстро подготовить все.
— Есть, — сказал Хапов. — Завтра с утра поедем, если вы свою двуколку дадите...
— Дам. А тебе ясно? — спросил Сивко Дмитрия.
— Ясно, — улыбаясь, ответил Повелко.
Улыбнулся и директор. Он встал из-за стола, подошел к Дмитрию и положил ему руку на плечо.
— Вот и отлично. Больше не будешь спрашивать, «как посмотрит Хапов»?
— Не буду, — ответил Дмитрий.
— Тогда спать, а то уже поздно...
27
Кибиц нервничал. Его раздражала медлительности учеников. Он то и дело прерывал Грязнова или Ожогина и сам садился за телеграфный ключ. Он работал быстро, но сегодня работа не увлекала его. Кибиц думал о чем-то своем, и все, что не относилось к его мыслям, злило, вызывало гнев. Временами он прекращал занятия, подходил к окну и прислушивался. Тогда в комнате становилось тихо и с улицы явственно доносились шаги, голоса людей. Весь день и всю ночь сегодня не умолкал шум — через город проходили немецкие части, проходили поспешно, беспорядочно. Человеческая масса катилась по улицам, и ничто не могло ее остановить. На немцев, живших в городе, это действовало удручающе.
Сухой, замкнутый Кибиц, казалось, понимал, о чем думают в эту минуту его русские ученики, и старался не встречаться с ними взглядом. Может быть, они смеются над ним, над немцем Кибицем, потому, что знают о позорном отступлении, о поражении. Они смеются, смеются русские, которых он ненавидит, нет, не ненавидит, а презирает. Это невыносимо...
Он отходил от окна, снова кричал, требовал, ругался, выискивал неточности в передаче и здесь, за столом, мелочными придирками мстил им за боль, которую причиняло ему сознание того, что он бессилен. Пытался доказать, что он, немец, Кибиц, все-таки умнее их, способнее, выше... Но это не утоляло ненависти, наоборот, спокойный тон Ожогина и Грязнова его раздражал, вызывал в нем приступы ярости.
