Александр Соколовский - Дом на улице Овражной
Началась наша атака. Но защита у шестого «Б» была крепкая. Мы даже не успели дойти до зоны нападения, как Скворцов и Спицын опять повели шайбу к нашим воротам, передавая ее друг другу. Но теперь-то Олежка Островков, правый защитник, был настороже. Вообще в хоккее нельзя действовать все время одинаково. А Леня и Андрейка шли точно так же, как первый раз. Им удалось переброситься только трижды, а потом шайба была уже на моей клюшке. Я довольно точно отдал ее Кобылину, а сам помчался к линии зоны нападения, стараясь не выходить за нее, пока Борис не передал мне шайбу обратно. Если оба мои конька окажутся за линией и Борис в это время передаст мне ее из средней зоны, значит положение «вне игры». Но Кобылин, кажется, не собирался пасовать мне. Наверно, во что бы то ни стало решил сделать бросок самостоятельно. Он вошел в зону защиты шестого «Б», обошел защитника, другого и вдруг неожиданно послал шайбу в мою сторону. Я даже не прицелился, а просто бросил ее вперед.
Я не видел, попала она в ворота или нет. Только услыхал, как завопили болельщики — ребята из нашего класса, — и понял, что не промахнулся. Женька махал мне рукой. Мишка Маслов подбрасывал вверх шапку. Я заметил, как сквозь толпу к Женьке и Ваське пробирается Лешка Веревкин. Наверно, он очень торопился, потому что лицо у него было красное. Я удивился, что Лешка не принес свой фотоаппарат. Может быть, он опять у Лешки сломался? Последнее, что я увидел, это как Веревкин присел рядом с Женькой и протянул ему какую-то бумажку. Женька развернул ее и стал читать. Васька тоже наклонился, заглядывая через его плечо.
А между тем шайба уже снова была в игре. Олежка Островков быстро отнял ее у Лени Спицына и передал мне. Я — Борьке. Я хотел повторить тот же маневр и побежал в среднюю зону. Однако шайба ко мне не попала. Ее перехватил Андрейка и, обойдя Островкова, мигом очутился у наших ворот. Гешка заметался, кинулся вправо, влево, поскользнулся и плюхнулся на лед. А шайба пролетела мимо него прямо в сетку.
Теперь уже орали и подбрасывали вверх шапки болельщики шестого «Б». Но сквозь этот гам я все-таки расслышал голос Женьки Вострецова:
— Серега! Серега!..
Женька стоял и звал меня, размахивая листком бумаги. Неужели он не понимает, что мне сейчас не до бумажек?
— Серега, сюда! — кричал Женька.
Я в недоумении смотрел на него, забыв, что игра уже началась, и не замечая, что Борис Кобылин послал мне шайбу. Неожиданно я увидел перед собой Андрейку Скворцова, а шайбу возле своих ног. Еще миг — и Андрейкина клюшка коснется ее!.. И тут, растерявшись, я так толкнул нападающего шестого «Б», что он отлетел метра на три в сторону и упал на лед. Раздался свисток. Судья, девятиклассник Дима Федоров, подъехал ко мне и резко сказал:
— За грубость удаляю тебя с поля на две минуты.
— Да какая же грубость? Я нечаянно!
— Не задерживай игру и не спорь с судьей.
Я вздохнул и понуро покатил с поля.
— Это все из-за тебя! — сердито отругал я Женьку. — Машет всякими бумажками.
— Да ты читай! — Женька сунул мне бумагу под нос, не обращая даже внимания на то, что я ворчу.
— Чего там еще?
Я взял у него листок и прочитал первую строчку: «Хабаровск, 1 марта».
— Это я от дяди Юры получил, — хвастливо объявил Лешка. — Авиапочтой. Ты читай, читай.
Еще ничего не понимая, я пробежал глазами по строчкам: «Здравствуй, дорогой племянник! Получил твое письмо и фотографию…»
— Какое письмо? Какую фотографию?
— Я моему дяде послал фотокарточку Ольги Русаковой в конверте, — объяснил Лешка и вдруг покраснел. — Ты здесь не читай. Он про ошибки пишет. А ты вот отсюда…
Но дочитать письмо тут же до конца мне не удалось.
— Кулагин, твой штраф кончился, — услышал я голос Димы Федорова. — Выходи на поле и вступай в игру.
Нет, положительно в этот день мне не везло. Как только я вышел на лед и ударил клюшкой по шайбе, которую мне послал Борька Кобылин, лопнул шнурок на моем ботинке. Судья опять остановил игру.
Другого шнурка у меня не было. Кто же мог думать, что он порвется! Я спросил, нет ли шнурка у запасного нашей команды — Вани Голубцова, но он так сильно замотал головой, что я понял сразу: ему очень хочется самому поиграть, и, если даже был у него шнурок, он бы мне все равно его не отдал.
— Ладно, иди ты, — вздохнул я и заковылял к Женьке, Лешке и Ваське Русакову, которые все еще наперебой спорили о чем-то над письмом Лешкиного дяди.
— Давайте, что ли, почитаю, — сказал я. — Все равно больше не смогу играть.
Глава двадцать седьмая
«Здравствуй, дорогой племянник! — писал Лешке его дядя. — Получил твое письмо и фотографию. Должен тебе сказать, что фотография меня порадовала больше письма. Все-таки слово „разыскивали“ надо бы писать через „а“, а вводные предложения выделять запятыми. Но вот за рассказ о том, как ваши ребята — Женя и Сережа — нашли дом, где жила Ольга Ивановна Русакова, спасибо. Ведь давным-давно, еще в двадцать втором году, когда били мы белых на Дальнем Востоке, довелось мне встретить Ольгу Русакову и воевать с ней рядом…»
Должно быть, глаза у меня были совершенно очумелые, когда я тут оторвался от письма и посмотрел на Женьку, на Лешку и на Ваську.
— Ты дальше читай, дальше! — торопил меня Женька.
Но я и сам уже, без его понуканий впился глазами в мелкие, не очень разборчивые буквы.
«Было это в феврале месяце, в 1922 году. Позади нас, партизан и красноармейцев, лежала громадная Сибирь, а впереди маленькая станция Волочаевка — путь к Хабаровску и ко всему Приморью. Не хотели белые этой станции отдавать, укрепились на ней, бронепоезд подвели, а у Волочаевки взорвали и сожгли мосты.
Первый раз встретил я Ольгу Русакову недалеко от Волочаевки, на железнодорожной станции Ольгохта. Нашему партизанскому отряду поручило командование эту станцию от белых защищать. А насели на нее белогвардейцы тучей. Кажется, и помощи-то ждать неоткуда. Лежим мы на насыпи с винтовками, а сами уж и к смерти готовимся. Понятно, ничем на голом полотне не укрыться. „Ну, говорю, ребята, до последнего все погибнем, а врага тоже поколотим, пока сил хватит“. Тут и выскочили из тумана прямо к нам какие-то люди. Мы было, не разобравшись, огонь по ним открыли. А потом видим, наши!.. И впереди женщина бежит. Шинель перетянута туго, маузер в руке, на груди красный бант. „Здравствуйте, — говорит, — я — Русакова, комиссар полка. Командир батальона ранен. Приняла команду“.
Вот так и познакомился я с Ольгой Ивановной Русаковой. Отбили мы с ее батальоном атаку белых. Командовать она умела! Я, на что с Красной Армией всю Сибирь прошел, и то перед ней мальчишкой себя чувствовал. Будто ученик какой-нибудь. Ведь я тогда не знал, что она еще в 1905 году баррикадными боями руководила.
