Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия
— Почему я боюсь его? Почему я его — уже разоблаченного — боюсь? Я ведь сейчас говорю с вами, а сам ловлю себя на мысли, что боюсь придти в спальню, встретиться с ним глазами. Я прав — и я его боюсь… Почему? Я уговаривал себя, что это презрение, что я злюсь на него, но все это не так. Я просто боюсь и почему-то чувствую себя виноватым…
Отец Дюран опустил глаза и задумался. Он тоже не хотел идти в спальню.
Лоран был подлецом. Даниэль прозревал это раньше, теперь это становилось очевидным. Нет, они не проглядели это, просто зло, привыкшее жить в измерениях Духа и маскироваться в них, приобретает столь тонкие и изощрённые формы, что они с трудом различимы и для самого внимательного глаза. Такое зло скорее углядишь по его отражению в соседних душах, искажаемых им, нежели заметишь в тихом и опрятном мальчике с серыми, глубоко посаженными глазами и волосами блеклого мышиного цвета. Безликий и бесцветный, сливавшийся с серой стеной серый гадёныш…
Ни разу за полгода зло в нём явно не проступило, не продемонстрировало себя, между тем, судя по итогам, оно было далеко недетским, но зрелым и совершенным, закончившим свой цикл развития уже в шестнадцать лет. Где его исток? Каков генезис? Глупцы полагают, что все дети — чистые доски, на которых опытный учитель может написать всё, что угодно. Какое там… Невозможно разборчиво писать на перепачканной бумаге, а душа каждого исписана уже от рождения. Вот Эмиль — чист. Но чиста не доска, а душа, душа, отталкивающая подлость, как навощенная поверхность — воду.
Эмиль даже не постигает мотивации поступков де Венсана.
Но разве он сам — постигает? Что руководило Лораном? Он завидовал вниманию, которое уделялось малышу? Но ведь сам он избегал любого внимания. Ревновал? Непохоже. Чего он добивался? Эмиля могли забрать из коллегии, но ведь это получилось, в общем-то, случайно — ректор рассердился. Если бы Эмиль остался… Вряд ли Лоран ожидал… или ожидал? — что это разрушит основы любви — Эмиля к нему и его — к Эмилю? Почему удар де Венсана — рассчитанный и направленный — пришёлся по Котёнку — самому беззащитному и слабому, не представляющему для него ни конкуренции, ни опасности?
А все остальное? Почему Потье переписал его работу? Почему Дамьен де Моро бледнеет при упоминании его имени — и почему проиграл ему на турнире? Почему сын префекта, мальчик, рыдающий из-за погибшей бабочки, — зовёт его вампиром? Почему добродушный гурман Дюпон умолкает и погружается во мрачные раздумья при виде Лорана де Венсана?
Отец Лорана — бывший начальник полиции… Глупо думать, что за высокими стенами коллегии можно укрыться от жизни. Разве они нивелируют неравенство их происхождения или неравенство дарований? Странно, но почему отец согласился потворствовать злобным прихотям сына? Что собой представляет мсье Антуан — не в женских историях, а в жизни? Впрочем, женские истории — тоже часть жизни… В любом случае — вопросов было больше, чем ответов.
Не мог отец Дюран ответить и на иррациональный вопрос Эмиля. Он понимал малыша. Подлость, концентрированное зло, изливающееся из души негодяя в бытие, — сила пугающая и страшная. В ней — первозданный хаос бесовского падения и опошления высоты и святости, хаос исступленного своеволия и искажения духа, мертвящая зараза склепа. Малыш всё чувствовал верно. Эмиль, ангел, видел страшный лик зла, призрачную, но пугающую тень дьявола, духа злобы. Что до объяснений — где же их взять?
Тем не менее, они неумолимо приближались к спальному корпусу — и вскоре подошли и к спальне. Эмиль на входе напрягся, глубоко вздохнул, на миг закрыв глаза — потом решительно переступил через порог, и Дюран заметил, что в этом слабом мальчонке — немалая сила духа.
Однако вся моральная подготовка Эмиля оказалась напрасной.
В спальне его ждали ликующий Дамьен де Моро, улыбающийся Мишель Дюпон и радостный Гастон Потье, который с торжеством откинул с тумбочки Эмиля салфетку, обнаружив под ней круглый пирог из орехового теста, пропитанный сиропом, творение прославленного повара Мишеля Дюпона. Вот он, маэстро. Тот шутовски поклонился. В спальне появился и Филипп д'Этранж, притащивший чашки для компота и вишневое варенье. Такой приём обещал затянуться за полночь, однако, по счастью, завтрашний день выпадал на воскресение. При этом, не давая отцу Дюрану открыть рот, перед ним поставили блюдце, и Дюпон принялся расписывать особенности приготовления пирога — он смешал ореховое тесто по новому рецепту и пред запеканием добавил в него сюрприз, вроде бобового короля. Кому достанется — должен сказать об этом. Пирог был разрезан на шесть частей и каждый вонзил зубы в свой кусок, Дамьен пробормотал при этом, что надеется, что сюрприз — не цельный фундук в скорлупе — этак и зуб поломать недолго. Оказалось, однако, что сюрприз — засахаренный марципан, который достался малышу Эмилю, которого все тут же приветствовали песней про бобового короля, аккомпанировал же всем Потье на скрипке. Потом Котёнок был просто потрясён. Дамьен подарил ему новенькую «фиоретти», первоклассную рапиру, предмет его мечтаний, и Эмиль с восторгом кинулся на шею де Моро.
Дюран оглядел спальню. Улыбка на лице Эмиля была улыбкой радости. Рядом с ним сидел и мягко улыбался Дамьен, ободрённый тем, что злоключения Эмиля закончились. Лучилось счастьем лицо Филиппа д'Этранжа. Он чуть не танцевал на месте, двигаясь в такт с движениями смычка Потье. Лицо самого Гастона тоже сияло, а мелодия была ликованием души, прошедшей Страшный Суд, и удостоенной стать одесную Господа. Дюран удивился. Он-то чего ликует? Не менее оживлён был и Дюпон, отбросивший привычную флегму. Он обещал дружкам, если Господь сподобит его приготовить соус «Краса Франции» — они попробуют его первыми… Потье высказал мысль, не лучше ли назвать его «Дебют Дюпона»? Мишель выпрямился и задумался. Звучало впечатляюще.
Дюран в эту минуту почувствовал, что им с Горацием воистину удалось сплотить эти души, ликование их было странно искренним, общим и безоглядным, но… Было в происходящем и ещё что-то, — непонятное, но тревожащее. Точнее, смутно беспокоящее и нервирующее. Отец Дюран ощутил вдруг странное внутреннее напряжение и наконец остановил веселье тихим вопросом:
— А где же де Венсан?
Вопрос прозвучал в тишине, поскольку Потье только что закончил этюд. Все, как показалось Дюрану, переглянулись. Дюпон почесал за ухом и бросил взгляд на Дамьена. Потье вытянул губы трубочкой. Д'Этранж пожал плечами, а Дамьен, глубоко задумавшись, смотрел на пустую кровать Лорана де Венсана.
Никто не ответил.
Глава 4. Исчезновение
