Евгений Кривенко - Там, где была тишина
Борисенко глянул на Симку, слушавшего его рассказ с раскрытым ртом, и усмехнулся.
— А проверка была такая. После обычной попойки с товарищами, еле, как говорится, держась на ногах, забрел я будто по ошибке прямо к ней в хату. Ну, думаю, что же ты теперь запоешь, красавица? Эх, если б вы видели, граждане, как забегала, засуетилась моя Варка! И кваску мне свеженького из погреба, и рассолу огуречного, и какой-то мокрой тряпкой голову мне обмотала — ну, в общем, настоящее райское обхождение, а может, еще и лучшее. А потом уж, как я чуток в себя пришел, и рюмочку мне поднесла вишневой наливочки собственного изготовления. Ангел, а не баба! Куда ж тут дальше деваться? Женился я на ней в один прекрасный день, как пишут в романах.
Потап Потапович вздохнул и низко опустил голову. Симка переглянулся с Дусей, та скромно потупила свои озорные васильковые очи.
— Женился я на ней, братцы, и стала она ко мне в хату барахло свое перетаскивать. Правда, никаких там особенных фамильных ценностей, гарнитуров и сервизов не было, но обратил я внимание на множество глиняных горшков и махоток, которые она привезла ко мне просто на телеге. «Что за черт, думаю, зачем ей столько горшков?» Но раздумывать мне долго некогда было. Подвернулась мне в тот день веселая компания, и загулял я, бедолашный, аж до первых петухов. Иду домой, пошатываюсь и песенку, конечно, напеваю. Открываю, значит, дверь и являюсь на ясные очи своей благоверной. Только я затянул было свою любимую «Звенит звонок насчет поверки…» — как что-то страшное обрушилось на мою голову. Я думал, голова моя раскололась на мелкие части. А это Варка, чертовка, у меня на голове здоровенный кувшин разбила!
Даже Маруся не могла удержаться от смеха, глядя на трагическое лицо Борисенко, как бы заново переживавшего это печальное происшествие. Что касается всех остальных, то они хохотали неудержимо. Вот, мол, попал ты, Потап Потапович, в переплет! Здорово околпачила тебя тихонькая Варка!
— Тут и пошло, — скорбным голосом продолжал Борисенко. — Только я домой под мухой, — она сразу горшком по голове. А это, скажу вам, такая штука, как грохнет, все мозги перетряхивает, и куда только хмель девается! Что ж, думаю, делать? Думал, думал и придумал. Валялась у нас во дворе бывшая германская каска. Отбили у нее этот острый штырь и служила она когда-то бабушке-покойнице за ночную посуду, а потом поставили ее во дворе, как корытце для гусей. Вот и додумался. Перед тем, как войти в хату, беру эту каску и на голову. Варка горшком — трах, а мне ничего, как с гуся вода. Вот так и жили. И самое главное, Варка-то моя и не прочь, чтобы я выпил рюмочку-другую, но только дома. Тогда уж она мне и малосольных огурчиков поднесет, и редьки натрет на закуску — пей, ешь да облизывайся! Одна беда — дома мне эта самая чарка, как кость в горле, застревает, не принимает ее душа и все тут, вроде какое лекарство пьешь, а не оковиту.
Борисенко тяжко вздохнул.
— Так прошел год, и второй, и десять лет прошло. И не то, что я этих горшков проклятых пугался, — нет, ну разобьет на голове, шума много, а вреда никакого. А только надоело мне это. И вот когда года три тому назад работали у нас изыскатели, подружился я с ихним начальником. Сманил он меня на постройку дороги Валки — Ковяги, а потом я во вкус вошел и решил сюда, в отдаленные места, поехать. А здесь познакомился с Федоровым. А дальше все вам известно…
— Эх, чудак вы, Потап Потапович, — покачал головой Симка. — Она ведь для вашей же пользы старалась, а вы ее бросили!
— Я не бросил, — встрепенулся Борисенко. — Ты что, сдурел? Деньги, посылки посылаю. А как же? А вот потянуло, понимаешь, на вольную жизнь…
Народ посмеялся немного, обсуждая рассказанную историю, и начал укладываться спать.
В это время в барак кто-то заглянул. Стоявший у дверей землекоп выбросил цигарку и крикнул в глубь барака:
— Нина! Белова! Тебя зовут!
— Нина, к выходу! Жених приехал, — закричали рабочие.
Девушка вздрогнула, отложила шитье и, удивленно подняв брови, пошла к выходу. У дверей ее ждал какой-то человек, который тотчас же протянул ей маленькую записку. Она хотела было взять, но тот торопливо спрятал руки за спину.
— Отойдем немного в сторону, там и прочитаешь, — вполголоса произнес он, отходя от дверей.
— Куркин? — узнала наконец Нина незнакомца. — Ты с чем это пожаловал?
— Пойдем, пойдем, — отозвался тот. — Там все расскажу.
Они не спеша пошли по направлению к станции.
В этот вечер Нина в барак не вернулась.
…Это была дикая, ни на что не похожая ночь. Нина брела по узкой, покрытой галькой тропе, спотыкаясь и теряя сознание.
— Скоро будешь дома, — посмеиваясь, бормотал ее спутник. — Скоро чайку попьешь!
Они брели какими-то дикими ущельями, подымаясь на скалы, похожие на старые развалины, опускались к берегам холодных источников, переходили их вброд и снова поднимались в горы, а иногда падали в глубокие воронки и ямы.
С ног Нины давно спали ее домашние шлепанцы, и она шла босая, ступая окровавленными ногами по острым камням. Ей хотелось плакать, рыдать во весь голос, но она молчала, стиснув зубы. Ею овладело какое-то холодное равнодушие. Как будто долго, долго боролась, а теперь наступила полная апатия, и ей было все равно, что произойдет дальше.
И она снова шагала вперед, хваталась руками за острые выступы скал, падала и вновь поднималась, как будто в этом было ее спасение.
Она давно уже потеряла всякую ориентацию и счет времени, ей казалось, что вот уже много-много часов, как они бредут вдвоем по этой страшной дороге.
— Ты бы лучше убил меня, что ли, — взмолилась она, оборачиваясь к своему спутнику.
— Не велено, — серьезно ответил тот. — Шагай, шагай, девонька…
Но она уже не могла идти. Тогда он взвалил ее себе на плечи и поволок дальше по каменистой тропе.
Нина потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то прежде всего услышала голос Курлатова. Он кого-то отчитывал, кажется, ее спутника.
— Пошли дурака богу молиться? — злился Курлатов. — Что же ты ее волок босую? Ноги себе совсем изранила.
— А я с собой, товарищ начальник, лаковых туфелек не прихватил, — дерзко ответил тот. — В следующий раз не забуду. Только надоела мне эта волынка. Еще с бабами возись.
— Ладно, ладно, — примирительно пробормотал Курлатов. — Хорошо, что притащил ее. Совсем было голову потеряла.
Наступила тишина. Нина никак не могла определить, где она находится — в комнате или в погребе. Откуда-то доносился запах сырости и прелых листьев. Голоса разговаривающих раздавались гулко, как это бывает, когда говорят в пустом помещении.
