Луи Буссенар - Путешествие парижанина вокруг света
Но подобные мысли возникали у маленького негритенка по неведению, по непониманию, а отнюдь не по недостатку мягкости или чувствительности сердца.
Фрике же представлял собой настоящий тип культурного горожанина. Он обожал природу и животных, как, впрочем, все парижане, которые, освободившись в воскресенье от своих повседневных дел и обязанностей, всей семьей, с женами и детьми, спешат за город полюбоваться голубым небом и свежей зеленью, вдохнуть в себя деревенский воздух и запастись радостью на целую неделю.
Кто может описать пристрастие парижан к животным? Один уделяет из своего скудного заработка каждый день по су, чтобы угостить своего ослика, беседует с ним, как с другом, ласкает его, жалеет… Другой, возвращаясь усталый домой со службы, приводит с собой голодную хилую собаку и делает ее своим другом, делит с ней свой скудный заработок, свои радости и заботы. Или же какие-нибудь бедняки, едва добывающие свое дневное пропитание, подбирают где-нибудь голодную кошку, берегут и кормят ее, делясь с ней последним куском. Что это за славные люди, что за добрые сердца!
Не имея никогда в бытность свою в Париже, что называется, своего угла, Фрике был лишен возможности держать какое бы то ни было животное, которому он мог бы расточать свою нежность и ласки. Но зато какое было блаженство, когда случай позволял ему заглянуть в зоологический сад! Он знал здесь всех животных наперечет, знал их клички и уменьшительные имена, беседовал с ними целыми часами.
— Пойдем отсюда! — повторил еще раз Фрике, подавляя вздох при виде неподвижного колосса.
— Бедный Осанор, он мертв! — сказал негритенок тоном ребенка, который повторяет чужие слова.
— Однако послушай, что же мы будем делать? — спросил Фрике, собравшись с духом. — Ведь не век же нам оставаться здесь! Вероятно, мы недалеко от побережья океана, а вот перед нами река. Надо полагать, что отсюда до моря не более ста километров. Ибрагим говорил, что завтра он посадит своих людей на корабль. Так пойдем вниз по течению реки, и да даст нам Бог удачи и счастья! Но прежде чем тронуться в путь, давай-ка обсудим свое положение: у меня при себе только нож. Это оружие может нам пригодиться; к сожалению, мое ружье гуляет где-то по лесу… Но у меня есть револьвер, да еще заряженный — это превосходно!.. Только, черт побери, я потерял свой патронташ. Значит, ни одного запасного патрона! Ну что же делать? Обойдемся и без них!.. Между прочим, я страшно голоден! Что ты скажешь, Мажесте, не закусить ли нам с тобой? А, как ты думаешь?
— Да… да-а!.. — согласился Мажесте. — Но чем?
— Превосходно! Ты немного разговариваешь, но и времени даром не теряешь! Это хорошо! Так давай готовить наше «бикондо» сами, раз никто не хочет приготовить его здесь для нас. Но прежде всего я желал бы знать, что мы здесь будем есть? Ведь не из револьвера же мне стрелять по этим птицам, что там копошатся в ветвях! Но что же делать? Как добыть пищу? Чем кормиться, пока дойдем до моря?
Между тем Мажесте не бездействовал во время этого монолога, из которого он не понял ни единого слова. Окинув внимательным взглядом окружающие деревья и растения, он проворно вскарабкался на большое дерево с широкими, глубоко вырезанными листьями, на котором висели твердые плоды величиной с кокосовый орех или яйцо страуса, и сбил несколько таких плодов, которые грузно упали на землю.
— Да я знаю, что это! — воскликнул Фрике. — Это плоды хлебного дерева!
Между тем негритенок, не говоря ни слова, спустился на землю с проворством обезьяны и затем, сложив в груду сбитые им плоды, точно запасные артиллерийские снаряды, стал вновь взбираться на другое дерево.
Фрике не мешал ему.
Если он не был знаком, с точки зрения ботаники, с artocarpus ineisa, то отлично знал его с точки зрения гастрономии, и этого для него было достаточно.[11]
Тем временем новый запас другого рода плодов градом посыпался с дерева в траву.
— Ну, на этот раз ты меня не проведешь, друг мой! Эти бомбочки мне знакомы, — сказал Фрике. — Что ты хочешь делать с этими тыквами? Ты очень любезен, но напрасно стараешься. Или ты хочешь шутки шутить?
Фрике отлично знал, что это за тыквы: это были плоды баобаба, весьма невкусные и пригодные разве только тогда в пищу, когда человек умирает с голода и ничего лучшего нет. А потому он положительно не понимал, зачем его друг вздумал добывать эти плоды, рискуя сломать шею.
Но Мажесте, шустрый, как черт, выточенный из черного дерева, молча взял нож у Фрике, срезал им небольшой сук, тщательно обчистил его и затем заострил один конец. Выбрав сухой ствол, валявшийся на земле, он сделал в нем небольшой надрез, вставил в него заостренный конец сука, накрыл это место сухим мхом и принялся быстро-быстро вертеть между ладонями вырезанный из сука колышек.
— Ага… Прекрасно! Ты хочешь развести огонь!.. Надеюсь, что не для того, чтобы погреться! — засмеялся Фрике, но тем не менее стал собирать вокруг сухой валежник.
— Но что же мы станем жарить? Ведь если ты разводишь огонь, так уж, наверное, знаешь, для чего; впрочем, ты здесь у себя дома!
Вскоре вследствие усиленного трения ствол и сухой мох загорелись, а за ними и валежник. Получился настоящий большой костер.
— Однако хотелось бы мне знать, ради чего ты так стараешься! — проговорил Фрике. — Кажется, мы здесь не рискуем отморозить ноги, а каштаны еще не поспели!..
Между тем Мажесте искусно разделял надвое тыквины баобаба и проворно вычищал пальцами мякоть, отчего у него получились две тарелки или, вернее, два блюда.
— Ну, ну… теперь я понимаю, тебе понадобилась посуда к нашему столу. Так бы и сказал!
Но Мажесте не говорил ни слова, зато старался трудиться за четверых.
Теперь у него было четыре плоских блюда, каждое из которых могло вместить около трех бутылок жидкости. Подбежать к четырем большим деревьям, сделать на каждом по глубокому надрезу на высоте тридцати сантиметров от земли и подставить под эти надрезы свои блюда было для Мажесте делом одной минуты. Из надрезов тотчас же потекла молочно-белая жидкость.
Затем, вернувшись к хлебному дереву, негритенок разрезал крупные круглые плоды, только что сорванные им, и стал нарезать ценное содержимое этих плодов ломтями толщиной в руку. Получилась довольно плотная белая масса, несколько похожая на отварной картофель.
Эти ломти он разложил на уголья и дал им слегка поджариться, причем в воздухе распространился приятный аромат хлеба.
— Браво! — воскликнул восхищенный Фрике. — Ты, право, настоящий повар! Отыскал и хлеб, и молоко в диком лесу! Действительно, это очень любезно с твоей стороны. Знаешь ли, когда я выходил из театра Порт-Сен-Мартен и мечтал о кругосветном путешествии, то никогда не думал, что это будет так весело и забавно! Мы с тобой словно два Робинзона! — говорил молодой парижанин с полным ртом, уплетая поджаренные сухарики и запивая их молоком, то есть соком масляного дерева, с аппетитом, какой дают восемнадцатилетний возраст, усиленная скачка и спокойная совесть.
