Иван Петров - Красные финны
Хотя и выехал до рассвета, но не повезло. Где-то пониже мороз заковал Уров до дна, и вода вышла на лед. И над новым ее уровнем лед тоже образовался, и как бы двухэтажная река получилась. Лед слабый еще, и по такому через реку не проедешь.
Можно бы через прииск Кудеинский. Подальше только будет, и знакомые у меня там есть. На чай пригласят. Но знаю я тот чай, приискательский! Под девяносто градусов…
Маленький был прииск и кустарный. Годовая программа меньше двухсот килограммов золота. Рабочих, соответственно, только несколько десятков. «Американка», деревянная эстакада для промывки песков, — вот и вся техника. Во всем остальном смекалка работающих, детей и внуков каторжан, их мускулы и силосвал на конной тяге — грабарка.
Умение этих рабочих — старателей, по-приисковому, — вызывало истинное восхищение. С каким мастерством, например, они подводили воду на вершину «американки». Брали ее в горах и по деревянным желобам, используя только плахи, деревянные клинья и хомутики, подводили за километр или больше. Естественным замораживанием перекрывали не очень маленькие реки, чтобы отвести воду и разработать дно старого русла.
Решаю прииск миновать и пробираюсь через Лысую гору. Много тут гор и сопок. Опасные они и названия настораживающие. Винтовальная на Аргуни, Убиенная малая и Убиенная большая. А эта — Лысая на Уровне, — из самых коварных. Оползневая. В зимнее время еще ничего. Оползни к весне образовываются или летом. Правда, и сейчас трудно. От осенних оползней образовался уклон тропы в сторону обрыва. И скользко очень.
Коня послал вперед и сам иду за ним. Где тропа пошире или ровнее, он останавливается и меня ждет. Поощрения он требует — мягкого похлопывания по шее и голоса, конечно:
— Ну и молодец же ты, Горох!
Конь молодой. Пяти лет только и собственной выездки. Рыжий, высокий и хорошо сложенный. На вид тяжеловатый, но это обманчиво. Легкий он, быстрый и необычайно выносливый. Передние ноги в чулках и на лбу лысина. Словом, конь красавец и вдруг — Горох. С кличкой тут явно ошиблись, маху дали.
Лысая — не особенно высокая сопка. Метров пятьсот будет ли? Но мне несдобровать. Боится конь, трясется и покрывается испариной, в особенности там, где узкая тропинка прямо висит над обрывом. Но всаднику верит. Пока верит…
Спуск с горы еще трудней. На перевале остановился. Конь передохнул и успокоился. Пошли потом мало-помалу. Левой рукой за трензельные придерживаю. Правую кладу на храп. Слежу за глазами. Тревога в них и страх. Это уже опасно. Недалеко тут до потери веры в человека, и погубит он тогда — и себя и меня.
— Спокойно, Горох! Спокойно, понял? Приседай на задние, на задние! Ты же умеешь… Ну так, конечно, так…
Прошли спуск. Стоим у подножия, успокаиваясь. Конь свою голову на мое плечо кладет. Осторожно и тихо. Не давит. Ждет он, чтобы я его по верхней губе пальцами пошлепал. Любит он такое, и я люблю. Знает, ему — тут и кусок сахара положен. Впрочем, и на соль соглашается. И от кусочка колбасы тоже не отказывается. Московской только, копченой и сильно соленой. Вареных сортов не признает.
Дальше уже равнина почти и всего семьдесят километров. Одна только сопка перед поселком Ассимуни. А что мне и моему Гороху семьдесят километров и одна сопка!
Я и раньше встречался с Максимом Петровичем и немного знал его. Но те встречи были случайными, а эта беседа долгая и откровенная с обеих сторон. Тяжелым собеседником он оказался, озлобленным. Хорошо еще, что прямой. Жалоб не высказывал, но первоисточник его озлобленности был мне понятен.
Все забайкальские партизаны двадцатых годов получили от имели правительства особые «Партизанские билеты», предоставляющие их владельцам моральное удовлетворение и значительные материальные преимущества. Эти билеты вручались особо торжественно, на общих собраниях, начиная с наиболее заслуженных и старших по должности.
Максиму Петровичу, командиру партизанской сотни, такого билета не дали. Отказали ему в этом публично, на собрании:
— Мы, Максим Петрович, твои заслуги и твою лихость помним. С великой бы радостью тебе первому билет выдали, но не можем. Отказала тебе Советская власть. Говорит, что не активен ты ныне стал.
Так поступили с ним незрелые и близорукие люди. А может, и неверные.
Долго волынили с выдачей «Партизанского билета» Максиму Петровичу. И когда, наконец, решили этот билет ему выдать, районные власти сделали это как бы от себя. Не на собрании, как всем, а при случайной встрече:
— Мы тут, Максим Петрович, между собой обсудили и решили этот билет тебе выдать. Бери на и владей.
Дело было сделано. Нанесли рану, и от нее остался рубец.
Сидим, говорим, курим и спорим:
— Нет, Михалыч! Казак я. Куда казаки, туда и я.
— Не то говоришь, Максим Петрович, не то! Разве казак не предупреждает других окликом «Под ноги», заметив яму на дороге, острые камни или стекло?
— Но это ж, чтоб коней не покалечили, а ты хочешь…
— Хочу, чтобы казаков не калечили, чтоб им вовремя сказали: «Казаки, под ноги». И кто им это скажет, как не ты, партизанский сотник? Тебя знают и тебе верят…
— Сделано, кажись, все, чтоб мне не верили… и надо еще знать, где эта яма, чтобы не зря брехать…
Долго беседовали, до первых петухов. Не скрывал он своего недовольства в одном и сомнений в другом:
— Не я толкаю казаков на неверную стежку. Верный путь им покажу, если сам его увижу. Скажу ли тебе? Вряд ли… уж после, может, когда. Верю я, добра ты казакам желаешь, только цены того добра не угадываю…
Тут же, как бы мимоходом, и меня одернул:
— Ты, Михалыч, богато людям добра не сули! Не всему ты голова.
Пора прощаться.
— Ну что ж, Максим Петрович. Спасибо за откровенность!
— За что спасибо-то? Общую правду ищем…
Общую правду? Ну, конечно же! И где ей быть, как не тут, между трудовыми казаками и Советами. И эту правду я знал, вообще знал. Только в ту ночь она не давалась мне. Кажется, ни в чем я не сумел разубедить моего давнего друга, и может так случиться, что мы и советская власть потеряем его. Это я видел, а сделать ничего не мог.
Не с одним Максимом Петровичем я побеседовал. В правлении колхоза и в поселковом совете встречался с казаками. Только мало толку было. Как и в первый приезд, с глазу на глаз ни с кем не оставляли и за мной табуном ходили. Следили, должно быть. Но и это дало кое-что: опасение надвигающейся беды усилилось. Сюда надо вернуться немедленно. И теперь уже на пару недель, не меньше. Надо побеседовать с десятками казаков и не жалеть ночей на беседы с Максимом Петровичем. Надо обследовать все зимовья, пади и долины, где они, засланные, могут быть, и все таежные тропы в Богдати и на Шилку через Газимур.
