Михаил Демиденко - За Великой стеной

Пусть учитель простит мне подобное осмысливание иероглифа «ай». Я с большой теплотой и безмерным чувством благодарности вспоминаю моего учителя. Это был добрейший старик, сам превратившийся в символ древнего Китая, спокойный, утонченный, восторженный и чудовищно честный. Он мог отдать последнюю чашку риса нищему, последний юань плачущему ребенку, поднять с земли жемчужное ожерелье и повесить его на сук дерева, чтобы хозяин, вернувшись, нашел свою потерю. Он нетерпим был только к невежеству и алчности, считая, что эти два порока — прародители всех несчастий на земле. И в шутку говорил, что если Фу-си и Нюй-ва являются прародителями порядка, то невежество и алчность — их антиподы — породили все мерзкое и страшное в мире.

Единственной слабостью, которой обладал мой учитель, была любовь к маотаю[20]. Он стыдился ее и ничего с собой не мог поделать. Моя матушка знала об этом. И не осуждала старого, почтенного учителя. Ей ли, дочке русского офицера, не знать фатальность этой страсти! Но пил учитель не по-русски, а по-своему. Матушка выносила маленький фарфоровый графинчик с подогретой водкой. Она очень пахучая и крепкая, ее пьют только теплой, иначе ничего не почувствуешь, как не почувствуешь букета хорошего коньяка, не согрев бокала в руке. Почтенный учитель смущался, долго отказывался, потом с достоинством благодарил, наливал маленькую чашечку напитка. Отпивал... Я любил, когда он бывал в таком состоянии. Глаза у него молодели, румянец загорался на впалых щеках, и речь становилась энергичнее, он превращался в поэта. Он вспоминал Цюй Юаня, Ли Бо, древних поэтов, божественных и грешных, и сам он был богом и грешником, учителем и другом, стариком и юношей.

Я принес ему много огорчений — у меня не было таланта к каллиграфии. Мои иероглифы походили на знаки, которые оставляют чайки на морском песке.

Господин Фу написал довольно известное изречение древнего мудреца. В переводе оно означало, как бы точнее передать идиоматический смысл, — богу богово, кесарю кесарево, то есть властитель должен быть властителем, господин господином, отец отцом, а сын сыном, и если ты родился богатым, то и должен оставаться таковым, а родился бедняком, то твое предначертание оставаться бедным, ибо такой порядок в Поднебесной, и он вечен, и долг каждого быть тем, кто он есть.

Я понял, зачем написал эти иероглифы господин Фу, — он выбирался из ямы, которую выкопал для меня, ссылаясь при этом на приверженность Конфуцию, точнее, порядку, который должен быть незыблем, и не его, дескать, дело истолковывать символы ян и инь в их первородном значении, ибо он, скромный человек, лишь жалкое отражение великого ума, который лучше его знал, как трактовать истины, а он лишь приверженец порядка, и если не привел мне более верное объяснение, то не потому, что не знал, а потому, что не смел вступать в пререкания с древнейшим авторитетом. Он не считал себя легистом, поклонником Шан Яна[21].

Выслушав несколько его фраз о погоде и ближайшие прогнозы на будущее, я прервал его.

— Как вы узнали мой адрес? Кто вам его дал? — спросил я напрямик. Мне надоела отвлеченная беседа, великое пустословие, не хватало, чтобы он начал еще читать стихи Мао Цзэ-дуна.

— Я узнал ваш адрес, — отвечал господин Фу, — в полиции...

— А откуда полиция узнала мой адрес?

— Вы имели неосторожность звонить в газету. Установив вначале, кто вы, они просмотрели телефонные вызовы и узнали номер телефона и адрес госпожи, у которой вы пожелали остановиться...

Его слова меня насторожили. Полиция. Португальская... Молодого вьетнамца убили гангстеры, и они, только они ищут меня. Я нужен им... Так почему же обращаются за справками в полицию и почему полиция разыскивает адрес нужного пиратам человека? У них существует связь? А почему бы и нет? Ничего удивительного. Наверняка в полиции есть люди мадам Вонг, она предусмотрительна. У нее деньги, власть, связи... Может быть, поэтому до сих пор и не «попала» в руки полиции ни одна фотография предводительницы пиратов? Тогда понятно, почему на свидание с японской уголовной полицией явился человек с вырванным языком и отрубленными руками. Клубок... запутанный клубок, в котором невозможно проследить, где начинается и кончается нить.

Я молчал, и это было ошибкой. Я еще раз вспоминал строки из дневника убитого вьетнамца.

Я хорошо представлял антикварную лавку, в которой Пройдоха познакомился с господином Фу. Она похожа как две капли воды на тысячи других. Бумажные фонарики, у входа на красной доске два иероглифа счастья. Внутри лавочки стоит характерный затхлый запах. Высокий прилавок и полки. Под стеклом старинный фарфор, резные шары из слоновой кости — шар в шаре, до пяти-восьми штук. Такие шары с охотой покупают иностранцы. Туристам кажется, что это редкость... Шары эти режут ремесленники довольно быстро, получая за этот труд мизерную плату. Шары не представляют никакой художественной и исторической ценности и производятся, как и многочисленные ярко раскрашенные статуэтки, на потребу иностранцев. Сверкают огромные серебристые ордена Юань Ши-кая или другого какого-нибудь милитариста, отделанные фальшивым жемчугом. На орденах изображены всевозможные драконы или тигры (милитаристы, подобно шакалам, еще недавно терзавшие страну на части, любили знаки «доблести»), старинные часы, музыкальные шкатулки, которые были модны при дворе императрицы Цы Си. Всевозможный хлам... Табакерки, портсигары, обожженные из глины статуэтки Будды, индийские, японские божки из дерева, кости, бронзы... Миниатюры в дорогих рамках. И самые ценные предметы — два-три зеленых от времени треножника или курильницы для благовоний, старинные вазочки с облупившейся глазурью... И если покупатель заинтересуется ими, приказчик вынесет из задней комнаты другие предметы. «Старинные», «подлинные», дорогие. Отличные подделки! Будет клясться, что это подлинные сокровища из храма в Сиане или из Лхассы. Он будет говорить, что хозяин его убьет за то, что он решился продать подобное на свой риск, до хрипоты будет торговаться, но, когда покупатель раскошелится и уйдет, в глазах приказчика на секунду мелькнет усмешка. И все. На три дня можно закрывать лавку — выручка солидная.

Пройдоха подыгрывал приказчику. Ненавязчиво восхищался «древней реликвией», закатывал глаза, цокал языком, всем своим видом показывал, что впервые видит такую древнюю вещь и, будь у него деньги, не задумываясь, купил бы ее. Когда он выходил из лавки, в его кармане похрустывало несколько гонконгских долларов.

Пройдохе платили не зря. Редкие туристы отваживались заглянуть в «китайский город», расположенный рядом с широкими асфальтированными дорогами в так называемом Коулун-сити, месте жительства гангстеров, контрабандистов, фальшивомонетчиков, сосредоточении уголовного мира. Особенно отвратительными были опиекурильни, официально запрещенные колониальными властями. Секретарь по китайским делам гонконгского правительства отлично знал, что происходит в тесных, и грязных кварталах, но ничего не мог поделать с преступниками, а возможно, и не хотел. «Нас не интересует, если один желтый перережет глотку другому, — говорили чиновники, — в конце концов, в совете есть представители туземцев. Пусть они сами разбираются в отношениях между собой».