Богдан Сушинский - Странники войны
45
Крамарчуку все еще казалось, что немец стоит прямо над его головой и что их отделяет лишь очень тонкий, нависший над ним и Марией пласт дерна, переплетенного мелкими жилами корешков. В страхе замерев, он не понимал: почему, видя их, немец не стреляет, не кричит свое распроклятое «хенде хох!». В то же время сам он лежал, закрыв глаза и крепко сжав зубы, чтобы сдержаться, не пошевелиться, не застонать, не зарычать от ярости, не нажать на спусковой крючок.
И когда Николай наконец услышал, как действительно, стоя у него над головой, немец сказал: «Ганс, смотри, какой красавец...», нервы его натянулись до предела. Он понял смысл этой фразы по-своему. Еще секунда — и сержант не выдержал бы, рванулся бы из своего укрытия и прошелся по этим фрицам автоматной очередью.
Но очередь из шмайсера гитлеровца прозвучала на несколько мгновений раньше. И, что самое странное, прошла она высоко над оврагом. Стреляли вверх, в небо — Крамарчук сразу же уловил это своим солдатским чутьем. Благодаря какому-то внутреннему зрению, он почти увидел, почти проследил полет этих пуль и только потом открыл глаза.
— Нет, Ганс, он так ничего и не понял, — расхохотался один из немцев. Но это касалось не его, Крамарчука. И конечно же не замершей от страха Марии. — На охоте это, черт возьми, делается вот так...
Еще одна очередь. И снова смех.
— Да ну его к черту! — проворчал стрелявший и выпустил вверх весь заряд рожка.
— Смотри-смотри, он пикирует! — сумел разобрать Крамарчук из того, что сказал тот, другой, стрелявший первым. И добавил еще что-то, однако смысла этих слов сержант не знал.
— Но не потому, что ты попал, а потому, что увидел добычу! Нет, это была не наша дичь. Пусть за ней поохотятся партизаны.
— Сюда бы охотничье ружье, понимаешь, ружье! Разве из этой чертовщины можно попасть в птицу с такого расстояния?
— К машине! Бегом! — послышалась зычная команда то ли офицера, то ли фельдфебеля.
— Смотри: он еще и издевается над тобой! Видит, что королевская охота не состоялась.
Немцы ушли. Переждав несколько минут и убедившись, что вблизи никого нет, Крамарчук и Мария, почему-то стараясь не смотреть друг на друга, выбрались из своего укрытия и сели, прижавшись спинами к склону оврага и подставив лицо ослепительному утреннему солнцу. Мария закинула голову и так, с закрытыми глазами, беззвучно плакала. Все лицо ее было в слезах.
— Ну, чего уж теперь?.. Теперь-то чего? — неумело попробовал утешить ее Крамарчук. — Ушли ведь. Все обошлось. И на этот раз — тоже...
— И на этот... — еле слышно прошептала Мария. — Господи, когда же все это кончится?
— Вместе с войной. Когда же еще?
— Неправда. Это никогда не кончится. Никогда, — прошептала она, покачивая головой. — И война — никогда... Мы уже не способны остановиться. Мы так привыкли убивать друг друга, так привыкли к крови и смерти, что нас уже никто и ничто не остановит.
Осторожно, словно боясь разбудить, Крамарчук обнял ее за плечи. Мария сразу же сжалась в комочек и по-детски доверчиво прижалась к его груди.
— Как же все это произошло? — спросила она, всхлипывая. — По ком они стреляли? Я ничего не могла понять. Я только ждала смерти.
— Я тоже не сразу... понял. Пока не начали палить. Посмотри вверх.
— Ястреб! По-моему, только он и спас нас.
Теперь ястреб парил совсем низко. На какое-то мгновение он завис прямо над ними, словно собрался атаковать, а может, просто хотел сказать им на своем ястребином языке: «Что, братцы, сдрейфили? Молите Бога, что принял огонь на себя». А потом плавно, большими кругами начал подниматься все выше и выше. И казалось, не будет предела этой небесной спирали, как не может быть предела ощущению радости полета.
— Кажется, он охраняет нас, — едва заметно улыбнулась Мария. — Неужели ему действительно хотелось спасти?
— Хотел ли — не знаю. Но спас. Так что спасибо тебе, браток, — скупо, по-солдатски поблагодарил его Крамарчук. — Втроем мы как-нибудь продержимся.
— Хорошо хоть не подстрелили.
— Теперь еще по нему пореви. Ястреба ей жалко стало! А то, что рядом бедный сержант Крамарчук чуть Богу душу не отдал, — ей безразлично.
— Птица ведь тоже жалеет нас. Разве ты этого не замечаешь?
Еще около часа они просидели в овраге, внимательно наблюдая за окрестностями села и опушкой леса. Немцы уехали — это точно. Но полицаи могли оставить засаду.
— Перебежками не разучилась? — спросил Крамарчук, в последний раз внимательно осматриваясь. — Пригнувшись, перебегаем оврагом поближе к лесу. Последние сто метров придется по равнине. Я перебегаю, ты прикрываешь. Если все тихо, перебегаешь и ты. Если нет — я прикрою. Отходишь вон туда, через долину, к роще.
— Понятно. Вернуться бы к старухе... Я бы ее «отблагодарила».
— Будь это мужик, я бы его еще тогда пристрелил. Или сегодня же, ночью. Но ведь кто мог подумать, что эта богобоязненная на вид старушка уподобится Иуде?
46
И на этот раз им тоже повезло. Как только они оказались на опушке за кустарником, от которого начинали свой путь к оврагу, на тропинке, метрах в ста от них неожиданно показались полицаи. Впереди шли трое, Еще двое — чуть позади. Очевидно, из тех, что отстали во время прочесывания леса.
— Куда ж они, падлы, могли подеваться? — донесся дребезжащий басок рослого худющего полицая, идущего последним. — Может, и впрямь где-нибудь в селе прячутся? Надо еще раз обойти окраину, осмотреть погреба, сараи...
— Или бабке со страху что-то примерещилось.
— Какое примерещилось? Весной она уже выдала троих партизан. И тоже, антихристка, сначала приняла, согрела, молоком напоила. Одного даже травами какими-то два дня отпаивала. А потом заявила в полицию.
Крамарчук и Мария многозначительно переглянулись. Вот, значит, в какую ловушку они попали!
~ Оказалось, что один из этих троих вроде бы в милиции до войны работал. И сам вроде бы арестовывал ее сына. Вместе с энкавэдистом. Эти «сталинские соколы» обоих ее мужиков — и мужа, и сына — под кресты загнали. Вот она и мается: между сочувствием и ненавистью. Но когда немцы приказали выделить ей как пострадавшей от коммунистов муки и сала — отказалась. Награду за выданных тоже не приняла.
Полицаи стояли на опушке, курили и не спеша осматривали лес, кусты, в которых притаились Крамарчук и Мария, овраг, из которого они только что выбрались...
— Слушай, старшой, ну-ка глянем, что там в овражке. Немцы вряд ли заглядывали туда, — посоветовал тот, рослый, что брел последним. — Вы зайдите со стороны села, а мы с кумом отсюда, со стороны леса.
