Елена Крюкова - Золото
Днем люди работали, а ночью было все спокойно. Звезды радостно светили над погруженным в сон лагерем. Море тихонько шумело, шепча прибоем на ухо земле ласковые, любовные слова. Как только небо обнимал золотокрылый рассвет, Роман совал «браунинг» под подушку, сбрасывал с себя джинсы, падал на матрац рядом со Светланой, и они оба забывались в том блаженном, божественном море объятий, улыбок, ласк, поцелуев, стонов и слез, которое в мире людском зовется – любовью.
Роман успевал днем соснуть – после обеда. Светлана сидела около него в палатке, стерегла его сон. Когда чья-то голова просовывалась в душную, накалившуюся но солнце палатку, Светлана махала рукой: уйдите, сгиньте, начальник отдыхает!.. Все знали все про них. Все любовались на них и, быть может, завидовали им – большой любви всегда завидуют, и есть люди, что сорадуются чужому счастью, как ангелы, а есть те, кто не прощает чужого любовного блаженства. Возможно, это была белая зависть. Они оба словно летали, порхали над землей, и любо-дорого было на них поглядеть. Они казались двумя большими птицами, то ли лебедями, то ли журавлями, с широким размахом вольных светлых крыльев, со взглядами, устремленными в будущее, вдаль.
Славка Сатырос сказала Светлане, вздыхая:
– Вот ты и зацепила себе шефа!.. Да, девка, ухватистая ты!.. а мне казалось, ты – сопля зеленая… Ну, теперь у тебя все решено… Будешь профессорская жена, будешь гостей в своей квартирке в Москве принимать… мужу пирог с мясом стряпать… а я… – Она махнула рукой. – Я – конченая швабра! Мне теперь дорога одна – в керченском порту «кометы» от блевотины после ночного рейса оттирать!..
Славка стояла около котла и лениво помешивала в нем густой хохлацкий кулеш. Разносился запах гречки, мяса, соленых огурцов. Тушенку Славка выковыряла из консервных банок, найденных в рюкзаке покойного Жермона, огурцы приволок Ежик с таманского рынка – его отрядили туда на коне Гарпуне, и он накупил для экспедиции картошки, моркови, огурцов свежих и соленых, чеснока и перца. Светлана глядела на ее почернелые от загара, грубые рабочие руки, на продранную на локтях тельняшку, на всю ее дикую и красивую южную стать, на черные усики над губой.
– Не переживай, Славочка, и не хорони себя прежде времени, – Светлана улыбнулась ей, сделала пальцами рокерский знак: «V» – «Victoria» – «победа». – На всякой улице должен быть свой праздник! А скажи, ты и правда гречанка? – вдруг спросила она. – Сатырос – это что за фамилия?..
– Греческая, сомневаешься, – Славка дернула полосатым плечом, вынула из котла поварешку, вытянув губы трубочкой, попробовала горячий кулеш, с шумом втягивая его в себя. – Мой отец был керченский рыбак, очень знаменитый. Он отправлялся в море на шаландах… и знаешь, сколько рыбы притаскивал!.. тьму, ужас… я выбегаю утром из дому, а отец в шаланде стоит у берега, качается на корме, как пьяный… ну, он и часто бывал пьяный… а шаланда блестит на солнце – смерть!.. вся в серебре, в золоте… до бортов полная рыбой… Я уху поэтому с трудом варю, не могу варить, в детстве ее наварилась, аж тошнит!.. мы ели рыбу, спали на рыбе, дарили рыбу на день рожденья…
– Рыба, – раздумчиво Сказала Светлана. – Христос накормил рыбами много народу. Он сказал своим ученикам: закиньте сети!.. – и те закинули – и выловили много, много рыбы, может быть, это даже была кефаль… и сети выволокли на берег, и народ подходил, и пек рыбу в кострах, и ел…
– А ты образованная, мать, – с уваженьем сказала Славка, снова опуская поварешку в огромный котел. Огонь костра под котлом был почти невидим в солнечных лучах, призрачен, белесо-бесплотен. – Откуда ты все это знаешь?.. Пойду-ка дам Гарпуну крупы, насыплю в торбу. Бедный лошак, ему-то еще жарче, чем нам, он ведь в шкуре.
Кулеш имел успех. Жара спадала. Роман решил слегка развлечь людей, утомившихся от ожиданья очередного ужаса. Он решил устроить ночное катанье на лодках. К тому же сегодня наконец вернулась Ирена Кайтох, жена его шапочного знакомого археолога Вацлава Кайтоха. С Вацлавом Роман познакомился в южной Франции, на раскопках древней античной столицы Галлии – Виены, и ему тогда показалось, что Кайтох – не слишком большой профессионал; так, дилетантик, увлекавшийся в свое время археологией, как-то вылюдившийся, вырвавший у жизни право сколачивать экспедиции и раскапывать сокровища. Есть лицензия на ношенье оружья; есть лицензия на проведенье раскопок, и лицензия эта – твои профессиональные знанья. Задорожный понял: Кайтох не шибкий профессионал, но оборотистый умник. Ничего, в истории человечества часто так бывало, что именно дилетанты делали потрясающие открытия. А Ирена ему понравилась. Она и тогда была во Франции, во Вьенне, вместе с мужем. Хохол, он испытывал слабость к хорошеньким полькам. Эшче Польска не згинела, Роман, да?.. А вильна Украина?.. Он оставил Кайтоху свои координаты, и они иной раз созванивались, перебрасываясь парой-тройкой светских фраз. Однажды, когда они так говорили, Задорожному показалось: Кайтох за ним следит. Это было странное, мгновенное и резкое чувство – будто ножом полоснули по сердцу. Потом оно исчезло. Он пожал плечами и посмеялся над собой. А об Ирене вспоминал тепло. Вспоминал, как она там, на раскопках Виены, приносила ему в жару бутылочки с грейпфрутовым холодным соком; где она только добывала его на таком ронском пекле – кисло-сладкий, ледяной?.. Поэтому, когда она заявилась к нему в Москве и попросилась к нему в таманскую экспедицию простой работницей, он, не раздумывая, согласился.
Спустился вечер. Роскошный южный вечер, какой всегда спускался на таманскую землю после целого дня изнуряющей жары, казавшегося людям вечностью: с мерцаньем крупных звезд в вышине, сначала напоминавших нежные перлы, потом, когда тьма сгущалась, – лучистые, переливающиеся всеми цветами радуги алмазы, с поднимавшимся легким бризом, треплющим волосы, с обостряющимся к полуночи запахом йода от выбрасываемых настойчивым прибоем на берег водорослей. Роман сбегал в рыбсовхоз, на лодочную станцию, и, привязав к моторке-«казанке», притянул к обрыву Гермонассы три деревянных весельных просмоленных старых лодки. «И пропадут в море – не жалко!.. – махнул рукой встрепанный, под хмельком, лодочник. – Бери!.. Старье такое!.. Утонут – будут шалаши для кефали, бляха-муха…» Роман дал лодочнику денег, и старик был доволен. Вечерняя чекушка от него уж не убежит. Шинкарка Милка на краю Тамани, у шоссе на Темрюк, куда он смотается на дряхлом, звенящем свеми спицами, велосипеде времен первого полета в космос, вынесет ему водочки хоть в два часа ночи, и он выпьет под ясными звездочками за ее здоровье…
