Александр Петряков - Колобок
Майор прав, подумал Павлодаев, «эсэсмэску», скорее всего, прислали его юные друзья-следопыты с Финляндского вокзала. Шутить изволят. К концу рабочего дня распорядился нарезать «кукол», положил их в пластиковый пакет и отправился на Московский вокзал. Припарковав машину на Пушкинской улице, проходным двором прошел на Лиговку, пересек ее, зашел на вокзале в камеру хранения, где и оставил черный пакет с бумажками. Затем позвонил Макарову и сообщил номер ячейки.
Возвращаясь к машине, по рассеянности, перепутал арку, и оказался в странном дворике с бюстом Пушкина и барельефами членов группы «Битлз» над аркой. Прочел, что это улица Джона Леннона. Интересно, хмыкнул он, никогда не знал, что дворы стали улицами называть. Стены здесь были расписаны «граффити», и дворик был заполнен молодыми людьми странноватого богемного вида.
Подъезд с вывеской «Музей нонкоформистского искусства» был открыт, и Максим решил воспользоваться случаем. Никто, кроме холодильника с пивом, дома его не ждал, так что можно было позволить себе культурный досуг. Поднявшись на лифте на четвертый этаж, он оказался в большом выставочном зале, где было народу человек с тридцать. И не только молодых людей. Видны были также седые бороды и блестящие лысины.
Посмотрев висящие на стенах беспредметные картины, какие принято почему-то называть «абстрактными», он подошел к столу с книгами по современному искусству, выбрал два объемистых альбома, чтобы полистать их на досуге, оплатил покупку, и решил было уйти, но тут заметил сногсшибательную блондинку, которая вошла в зал неспешным шагом. Рассеянно осмотрев стены, она подошла к группе молодых людей, поздоровалась с ними, но, похоже, их беседа не слишком ее заинтересовала, и девушка вскоре подошла к столу с книгами и оказалась в двух от Павлодаева шагах. И он мог теперь рассмотреть ее лицо, кареглазое и чуть надменное, с красиво очерченным ртом и тяжеловатым подбородком. Такая женщина, подумал Максим, сможет поработить любого. Впрочем, после случившихся семейных передряг, его не слишком тянуло к прекрасному полу, и он решил поскорее уйти от соблазна, но словно некая магнетическая сила оставила его стоять на прежнем месте. Женщина, между тем, листала альбомы, и от нее исходил чуть слышный, нежный и даже, можно сказать, трепетный запах духов.
Дама, разумеется, краем глаза, не поднимая головы, осмотрела стоявшего рядом хорошо одетого господина. Похоже, он произвел на нее благоприятное впечатление, потому что она улыбнулась краешками губ, из-под накрашенных ресниц блеснули в глазах веселые искорки, и, словно невзначай, переступила с ноги на ногу и оказалась совсем уж в опасной близости от Максима. Его словно накрыло душистым облаком, и он с волнением подумал, что попал в какую-то давнюю юношескую мечту и если сейчас уйдет, то навсегда утратит ее сокровенный и неповторимый образ. Дама, между тем одной рукой вертела белокурый локон, а другой листала лежавший на краю стола журнал, который, повинуясь закону всемирного тяготения, неожиданно упал на пол.
Максим, понятное дело, поднял журнал и водворил его на прежнее место.
— Ой, спасибо большое, — пролепетала женщина, — я такая неловкая.
Вот так Максим познакомился с искусствоведом Серафимой. В тот вечер они вместе поужинали и долго прощались у ее дома на набережной Робеспьера.
44
А на другой день, ближе к полудню, в то помещение Московского вокзала, где находятся камеры хранения, ввалилась группа не слишком опрятно одетых подростков. Их было около дюжины, и все были в темных очках. Они распределились между рядами ячеек парами, и один из них, в серой бейсболке, высокий и худощавый, развинченной походкой подошел к переодетому полицейскому, с ночи томившегося возле металлических ящичков, и стал его о чем-то спрашивать. Другой мальчишка оказался у полицейского за спиной, а третий, тем временем, открыл нужную ячейку, выхватил оттуда черный пакет, быстро и ловко перемотал скотчем и тут же перебросил в следующий ряд, где его подхватил еще один из подростков и швырнул пакет стоявшему в десяти метрах приятелю, и тот припустил к выходу. Следом за ним бросились и остальные, но не все разом, а по очереди, перекрывая, таким образом, путь опешившему полицейскому, который не вдруг понял, что произошло. Когда он ринулся за мальчишками, тех уже, как говорится, и след простыл.
Когда Макарову доложили по телефону об этом происшествии, он с досады стукнул кулаками по столу так, что стоявшая, по обыкновению, на папках кружка с недопитым чаем, сделала пируэт и едва не опрокинулась. В душе все прямо клокотало: и с кем приходится работать! Опять прозевали! Тут — ладно. С самого начала ясно было, что детские шалости, да и бумага там была, а не деньги, но все-таки — сколько можно лажаться?! И кто, опять же, отвечал за эту операцию, кому она была поручена? Ну, конечно, Надежде Гуляевой! Все, старлей в юбке, придется теперь ответ держать по всей строгости. И чего женщины пасутся в органах? Только один может быть ответ: женихов ищут. Будто в других местах мужиков нет. Ну, конечно, наше поле мужиками густо засеяно, вот они и летят, как пчелки. Эх, подумал, чушь какая в голову лезет: не так уж много красоток в наших рядах обитает.
Майор вскоре чуть поостыл, вынул из ящика стола розовую визитку, долго ее вертел, не решаясь набрать заветный номер. Пальцы дрожали, а цифры прыгали перед глазами, как блохи. Он попытался взять себя в руки, откашлялся и набрал номер Викиного телефона. Когда услышал в трубке тягучее «да-а», спросил:
— Виктория Вениаминовна?
— Да-а.
— Это Майор Макаров вас беспокоит. Помните?
— Да-а. Чему обязана?
— Хотелось бы с вами встретиться и побеседовать.
— Интересно о чем?
В ее голосе зазвучали очень уж неприятные и даже враждебные ноты, так что несчастный майор вмиг потерял голос и чуть слышно произнес:
— По делу Колобка.
— Какого еще Колобка?
— То есть, Древяскина, грабителя украшений.
— Вы хотите вернуть мне сережки?
— Пока нет, до суда или до закрытия дела не могу. Но открылись новые обстоятельства, и вы, может быть, новыми показаниями поможете, так сказать…
Боже, пронеслось у него в голове, что я плету?
— Знаете, — резко ответила она, — я уже все рассказала, что знала. Не думаю, что у меня найдутся для вас новые показания. Ничего я больше не знаю.
— Но я имею право…
— Если имеете, шлите повестку.
И отключилась. Игорь Андреевич дрожащей рукой положил трубку, схватил затем кружку с недопитым чаем, залпом выпил и закрыл лицо руками. Все пропало! И стал ругать себя последними словами. Надо было, думал он, говорить не о деле, пропади оно пропадом, а просто пригласить на свидание, пообещать вернуть сережки. А я, идиот: имею, дескать, право… Ах, сокрушался он, как все скверно вышло! Что же делать? Пойти вечером в клуб и извиниться? Или подкараулить у парадной? Решил, что последнее самое разумное и глянул на часы. До вечера еще далеко. Раньше девяти в клубе никто у шеста не вертится, значит, на пост надо выдвигаться к восьми.
