Алексей Очкин - Искатель. 1966. Выпуск №1
Рассказы потом перепечатывались и переводились на разные языки, а очерк «Идеальный город», опубликованный только однажды в провинциальном издании, оказался в числе забытых произведений Жюль Верна.
Мне очень хотелось прочесть этот очерк, но ни в одной библиотеке не удалось найти «Записок Амьенской академии». Пришлось еще раз обратиться за помощью к профессору Эдмондо Маркуччи. Он попросил своего знакомого, живущего в Амьене, снять фотокопию, и уже через месяц «Идеальный город» Жюля Верна лежал у меня на столе. Бандероль прибыла из Италии почти одновременно с печальным известием о смерти Эдмондо Маркуччи — в августе 1963 года.[1]
«Идеальный город» — причудливая шутка в форме фантастического сновидения. Сравнивая Амьен своего времени с воображаемым городом 2000 года, писатель высмеивает разные недостатки и выражает пожелания на будущее. Многие подробности и шутливые намеки интересны были только амьенцам, я потому, наверное, автор не счел нужным перепечатывать свою юмористическую фантазию.
«Дамы и господа! Разрешите мне пренебречь обязанностями директора Амьенской академии и заменить традиционную речь рассказом о приключении, случившемся со мною лично», — сказал писатель, открывая заседание Амьенской академии 12 декабря 1875 года. И дальше следует изложение фантастического сна.
Вернувшись к себе домой, на бульваре Лонгевиль, из лицея, где он присутствовал при распределении наград учащимся, Жюль Верн прилег отдохнуть и крепко заснул.
«У меня стародавняя привычка вставать ни свет ни заря. Но по какой-то непонятной причине я проснулся очень поздно… Солнце стояло в зените, была чудесная погода. Я открыл окна. Бульвар был заполнен гуляющими… Я быстро оделся, позавтракал и вышел на улицу, не подозревая, что меня ожидают самые невероятные сюрпризы».
Дойдя до улицы Лемершье, он с удивлением увидал, что она сплошь застроена прекрасными зданиями и простирается так далеко, что не охватить взглядом. За одну ночь выросли новые кварталы, обрамленные садами и бульварами. Железнодорожный мост оказался на прежнем месте, но вели к нему не козьи тропки, а широкое шоссе, вымощенное плитками из порфира.
«Какие изменения! Неужели этот уголок Амьена не заслуживает больше название «маленькой Лютеции».[2] Неужели теперь можно будет пройти здесь в дождливый день, не увязнув по щиколотку в грязи? Неужели не нужно будет шлепать по размокшей глине, ненавистной местным жителям?»
Всматриваясь в лица прохожих, он не нашел ни одного знакомого. Роскошные кафе, построенные в ультрасовременном стиле, были заполнены нарядной публикой. Из городского сада доносилась какая-то странная музыка.
«И в этой области все изменилось. Никакого музыкального ритма, никакого темпа! Ни мелодии, ни гармонии! Звуковая алгебра! Триумф диссонансов! Звуки, подобные тем, какие производят оркестранты до того, как прозвучат три удара дирижерской палочки! Но слушатели аплодировали с таким энтузиазмом, словно приветствовали ловких гимнастов.
— Не иначе как это музыка будущего! — невольно воскликнул я. — Неужели я нахожусь за пределами настоящего?
Об этом нельзя было не подумать, так как, подойдя к афише, на которой были перечислены программные вещи, я прочел поистине потрясающее заглавие:
«№ 1. Размышление в миноре о квадрате гипотенузы».
Тут требуется пояснение. Жюль Верн был хорошим пианистом и страстным любителем музыки. Уже в его время некоторые композиторы, объявлявшие себя новаторами, изгоняли из музыки ее первооснову — ритм и мелодию. Писатель попытался представить себе, во что же это может вылиться, если не прекратятся такие попытки, и в этом отношении оказался провидцем.
Как известно, в современной западной музыке нередко создаются именно такие «беспредметные», «алгебраические» произведения, о которых с иронией пишет Жюль Верн, словно ему удалось заглянуть на девяносто лет вперед!
Писатель убедился, что изменилась и техника исполнения музыкальных произведений.
Перед входом в концертный зал он увидел огромные рекламные щиты:
ПИАНОВСКИЙ
пианист императора Сандвичевых островов
«Я не имел ни малейшего понятия ни о самом императоре, ни о его придворном пианисте.
— А когда сюда прибыл этот Пиановскнй? — спросил я у какого-то меломана с большими оттопыренными ушами.
— А он сюда и не приезжал, — ответил амьенский старожил, глядя на меня с удивлением.
— Когда же он приедет?
— Да он и не приедет…
У моего собеседника был такой вид, будто он хотел спросить: «А сами-то вы как сюда попали?»
— Но если он не приедет, то как же может состояться его концерт? — спросил я.
— Концерт уже начался.
— Здесь?
— Да эдесь в Амьене, и одновременно в Лондоне, Вене, Риме, Петербурге и Пекине!
«Ну и ну, — подумал я. — Должно быть, все эти люди не в своем уме. А может быть, это вырвавшиеся на свободу обитатели Клермонского сумасшедшего дома?»
— Сударь, как это понять? — продолжал я.
— Прочтите внимательно афишу, и вы увидите, что этот концерт электрический.
Я взглянул на афишу. Действительно, в этот час знаменитый Пиановский играл в Париже в зале Герца, но электрическими проводами его инструмент соединялся с роялями Лондона, Вены, Петербурга, Рима и Пекина. И таким образом, когда он ударял по клавишам, соответствующие ноты звучали и на этих отдаленных инструментах, на которых клавиши приводились в действие электрическим током!»
Сейчас эти строки могут вызвать улыбку. Но не забудьте, они были написаны в 1875 году, за два десятилетия до открытия радио А. С. Поповым. Великий фантаст не додумался до возможности беспроволочной связи. Она фигурирует только в одном из его поздних романов, написанных уже в те годы, когда «беспроволочный телеграф» стал применяться на практике.
Дальше идет подробное описание преобразившихся улиц и площадей Амьена, застроенных красивыми домами, выросшими точно по волшебству на месте унылых пустырей и грязных тупиков с отвратительными лачугами. Пока писатель раздумывал, стараясь понять, что же произошло, его остановил какой-то незнакомец и заботливо осведомился о здоровье. То был врач, лечивший своих пациентов по новому методу.
И тут автор вводит комический диалог с ядовитыми намеками по адресу современных ему медиков.
«— Наши пациенты, — сказал врач, — платят нам только тогда, когда они здоровы, а если заболевают, мы не получаем ни одного су. И потому мы нисколько не заинтересованы в том, чтобы пациенты болели… Покажите-ка ваш язык!
