Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5
Уткин носится по станице на своей гнедой кобыле и, потрясая кольтом, орет:
— В своих стреляют, мерзавцы! Это заговор!
К бешеному пулемету Любченко присоединяют свои голоса еще два пулемета. Залпы со стороны подкрепления сбивают с толку Уткина. У него бьется жилка на виске.
В суматохе и горячке штабс-капитана посещает такая маленькая, такая остренькая, такая предательская мыслишка: а что, если противник ухитрился зайти с тыла и берет станицу голыми руками?!
Не щадя себя, Уткин выезжает на дорогу, всматривается. Во мгле трудно что-нибудь разглядеть. Ясно одно: на восточной дороге — цепи. Не отряды, а цепи. Не идут, а ползут. Ползут, чтобы перекусить горло уткинскому отряду, а самого Уткина повесить на той дуплистой ветле. Уткина бьет озноб.
Он больно бьет гнедую кобылу и скачет перестраивать отряд. В душистой степной тьме завязывается бой врангелевцев с врангелевцами.
Санька сидит глубоко в недрах скирда и ждет своих. Он плохо соображает, что творится в станице.
Громовое, ликующее «ура» с севера решает дело. Уткину становится понятным все. Мгновенно оценив положение, он находит один только выход — бегство. Впрочем, этот выход находит не он один.
Отряд, потеряв ориентацию, не слыша команды и не видя командира, бежит. Мчат тачанки. Бегут солдаты с перекошенными от ужаса и ярости ртами. Загорается хата. Багровое пламя вьется, завивается в чудовищные кудри.
Пулеметы замолкают один за другим…
VII
Вечером у золотых костров много говорили о Саньке.
Но пришло утро. Внезапно возникла перестрелка. Перестрелка разрослась в яростный бой. И начался откат врангелевских банд к Сивашу, к Перекопу, к увитому виноградниками изумрудному Крыму.
В огне и дыму мы позабыли, казалось, свои имена. Где тут помнить о Санькином подвиге?
Нас перебрасывали. Мы делали чудовищные по стремительности переходы. Мы все знали, что настал последний и решительный бой с бароном фон Врангелем.
Передышка была у самого Перекопа.
Горели чудовищные напряженные зори ноября. Каждый из нас — и Санька тоже — был маленькой песчинкой в великом историческом самуме.
Мы опомнились, пришли в себя и оглянулись друг на друга в Крыму, когда барон фон Врангель оставил нам в виде трофея клочки своего последнего в России «манифеста».
«Пути наши неизвестны, — горько сетовал барон, — казна пуста, и ни одно государство не дало еще согласия на прием беженцев…»
Черное море бушевало штормами. Горы холодной воды штурмовали берега, разбиваясь о камни на миллиарды мельчайших брызг.
Было похоже на то, что и море не дало согласия на прием врангелевских беженцев и хочет выплюнуть их назад.
На берегу, у самого моря, стояли двое, прислушиваясь к шуму прибоя. Сидя на буром диком камне, Санька хорошо разглядел их.
Один был высокий, в гимнастерке, на которой против самого сердца было привинчено два ордена Красного Знамени.
Другой — коренастый, крепко сложенный, с бородкой, с ласковыми глазами.
Санька сразу узнал его. Это он с лакового автомобиля в степи посоветовал Саньке идти к деду Онуфрию.
В сверкающем огнями доме раздались аплодисменты. Потом все стихло.
— Концерт кончился, — сказал высокий. — Так мы, Михаил Васильевич, и не услышали концерта.
Широкогрудый человек с бородкой кивнул головою задумчиво. Потом они пошли к дому. Санька — за ними.
Встречные козыряли. Улыбались. Уступали дорогу.
— Кто это? — спросил Санька встречного командира.
— Это? Из Реввоенсовета Первой Конной.
— Он с двумя орденами?
— Да.
— Нет, я о другом… с бородкой.
Командир посмотрел на Саньку укоризненно, словно осуждая Санькино непростительное незнание, и сказал твердо и почтительно:
— Это Фрунзе!
Примечания
1
Публикуемый очерк взят из сборника документальных рассказов о лучших представителях советской молодежи «Звезды-1967», который выходит в издательстве «Молодая гвардия».
2
Впервые рассказ был опубликован в журнале «Всемирный следопыт» в 1930 году.
