Анатолий Марченко - Звездочеты
— Пусть и не думает! — все так же горячо запротестовал Ким, в душе радуясь предчувствию возможной встречи с матерью. — Да меня же вдрызг ребята засмеют!
— Ничего смешного в этом не вижу, — запальчиво ответил Макухин, и Ким снова поразился, не узнавая отца: он, Ким, по существу, говорил сейчас его же обычными словами и вдруг натыкался на прямо противоположное мнение. Что с ним случилось? Ведь не мог же он за какие-то полгода стать совсем другим человеком? — И с каких это пор ты стал стыдиться матери? Жизнь, она из разлук соткана, угадай, когда свидишься… — Макухин внезапно осекся, будто горло перехватило петлей, но, видимо, взял себя в руки, и, чтобы сын ничего не заподозрил, поспешно добавил, оправдываясь: — Это тут посетители заглядывали. Да, кажется, я все тебе сказал. Держись, экзамены впереди! И пиши, петух, кукарекни хоть в открыточке, родители-то твои сердце имеют, а оно не железное. Ну, пока, тут мне по вертушке звонят.
— Маму поцелуй! — перебил его Ким, чувствуя, что отец собирается повесить трубку. — И пусть приезжает, если хочет!
Отец не ответил. Ким несколько раз настойчиво повторил «алло, алло», но Москва молчала. Он медленно и неохотно опустил трубку на рычаг.
Выйдя за дверь переговорного пункта, Ким остановился под раскидистой липой на слабо освещенном бульваре. Он никак не мог понять, почему отец вызвал его к телефону. Ким ожидал, что отец либо сообщит ему какую-нибудь новость, либо расскажет что-то очень важное и неотложное. Но нет, это был обычный разговор, какой можно было запросто изложить в одном из очередных писем.
И все же, чем больше вдумывался Ким в каждую фразу отца, тем все более не мог отделаться от медленно, но неотвратимо надвигавшегося на него волнения, И когда он вслух повторил слова отца: «Держись, экзамены впереди!», — вдруг осознал, что это не просто символика и тем более не стремление изобразить из себя этакого бодрячка-оптимиста, а серьезное напоминание о вполне реальных и, видимо, близких уже испытаниях.
Если бы Ким знал, что незадолго до разговора с ним отец читал пресс-бюллетень, предназначенный для редакторов, и что в его материалах было множество тревожных строк, из которых и между которыми можно было прочесть слово «война», то ему, Киму, была бы совершенно ясна и другая фраза отца: «В газете всего не скажешь». Но Ким не знал ничего этого и потому объяснил желание отца поговорить с ним, с одной стороны, тем, что тот соскучился по нему, а с другой — тем, что на этом разговоре конечно же настаивала мать.
И Киму вдруг, как никогда прежде, сильнее даже, чем в минуты расставания с родителями на станции у воинского эшелона, захотелось очутиться в Москве, в своей квартире, ощутить на своих плечах теплые ладони матери и испытующий, внешне хмурый взгляд отца. Захотелось побывать и в опустевшей теперь школе, походить по ее прохладным классам, постоять у доски, на которой им было исписано столько формул.
При воспоминании о школе Киму стало грустно оттого, что там, где началась его юность, остались только соученики и не было ни одного ни самого близкого друга, ни девушки, к которой бы тянулось сердце. От друзей его отбила разлучница-математика, девчата как-то всерьез и не принимали его, сам же он не находил среди них ни одной такой, с которой мог бы поделиться своими заветными думами и мечтами.
Мысленно заглянув в свою квартиру и в свой класс, Ким вновь вернулся к разговору с отцом. Неужто отец намекал ему на близкую войну? Значит, вопреки тому, что сообщают газеты, Гитлер все же готовится к прыжку через советскую границу? Значит, война уже стоит на пороге и ему, Киму, вместе со всеми придется с учебного полигона перейти на истинное поле боя?
Мысль о том, что, может быть, в самое ближайшее время прозвучит боевой приказ и гаубицы, мирно и добродушно поднявшие в артпарке зачехленные стволы, откроют огонь по фашистам, вызывала в душе Кима прилив возбужденной радости. Что сравнится с прекрасной судьбой бойца, защищающего родную землю! Он, Ким, будет в первых рядах этих бойцов, он готов к самым суровым испытаниям. Готов ли? Успел ли за эти полгода с лишним закалить свое тело и волю, научиться без промаха бить в мишень, быть неутомимым в дальних походах, не припадать потрескавшимися раскаленными губами к фляжке с водой, сутками не спать, изо дня в день отрывать окопы полного профиля для своих гаубиц, сумеет ли каждый снаряд посылать в цель? Нет, он не убежден во всем этом, хотя и заверил отца: «Не подведу». И разве имеет он право сейчас, когда, возможно, со дня на день начнется война, корпеть над книгами по теории стрельбы, изощряться в изобретении хитроумных формул, вместо того чтобы, получив под свое командование орудийный расчет, учить его и себя вести меткий, беспощадный огонь по учебным, а затем и по настоящим целям?
Как он сказал, отец? «Может, мне не удастся с тобой больше поговорить?» Какой же ты безнадежный осел, Ким! Ведь в этих словах ключ ко всему разговору, ради этого отец, отбросив в сторону все свои архисрочные дела, поспешил тебе позвонить!
Ким шел по тем же самым улицам к той же трамвайной остановке, но это был уже совсем другой человек. Кажется, впервые он думал сейчас не о математике, а о том, что и на его плечи ложится в это суровое время ответственность за судьбу своей страны. Да, как безмерно мало готовили и его, Кима, и его сверстников к этому часу! В их умах рождались мечты о мирных дорогах, о солнечных днях. Разве что фильмы и песни о войне заставляли задумываться? Но в фильмах все было легко и просто, и за счастьем победы не просматривался изнурительный, порой нечеловеческий, адский труд бойца. Да и что фильмы? В зрительном зале и Ким, и его сверстники так и оставались зрителями, а не участниками событий. И после захватывающих дух фильмов Киму частенько удавалось совершенно безнаказанно улизнуть с уроков физкультуры или, сославшись на слабое зрение, получить у военрука разрешение не ходить в тир. Лишь один раз, уже в десятом классе, военрук принес на занятия учебную винтовку и макет гранаты. В тире стреляли из «мелкашей». А допризывная подготовка, проходившая за месяц до отправки в часть, состояла из кросса на пять километров. Уже на половине дистанции Ким выбился из сил и приплелся к финишу одним из самых последних. И хотя вроде бы все сдавали на значки «ГТО», «ГСО» и «Ворошиловский стрелок», далеко не все относились к этому как к делу, без которого лозунг о защите Отчизны превращается просто в красивую, но бесполезную фразу.
Ким вспомнил, что однажды на даче отец горячо говорил о том, что мы слишком беспечны, что по-настоящему не готовим молодежь к защите своего государства. Его брат, Дмитрий, преподаватель географии, грузноватый человек с мягкими, какими-то женственными манерами, столь же горячо ему возражал.
