Георгий Тушкан - Охотники за ФАУ
О серьезности задания говорило и то, что на него будут работать целых два артиллерийских дивизиона, в их числе третий, укомплектованный двумя батареями тяжелых орудий калибра сто двадцать два миллиметра.
Уже перед самым уходом Соболев вернул Баженова, отвел его в сторону и спросил, глядя ему в глаза:
— Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что ни при каких обстоятельствах не можешь сдаться в плен?
— Понимаю. Не сдамся!
— Отбивайся и пробивайся, но в плен не попадай. Теперь ты знаешь направление нашего главного удара и можешь оценить важность твоей миссии. Во что бы то ни стало разыщи партизан и организуй взаимодействие. Я в тебя верю. — Он крепко пожал руку Баженову.
Начштаба повел Баженова к себе. Около часа они работали, а потом был вызван летчик. Баженов его и раньше видел, но только сейчас с ним познакомился. Это был плотный, добродушный улыбающийся парень в унтах и шлеме. О таких говорят: «свой в доску» и еще: «особых примет не имеет». Все звали его Вася-Василек.
Начштаба уточнил методику выхода к месту посадки и еще раз повторил приказ:
— Если окажется, что сели у противника, — живыми не давайтесь! Постарайтесь пробиться к партизанам.
— Будет исполнено!
— Ни с кем больше не разговаривай, — обратился он к Баженову. — Ожидай в комнате моего адъютанта. Тебе все доставят: ватник, автомат, рацию, ракетницу и прочее.
Ночью начальник штаба отвез Баженова к самолету, Вася-Василек встретил их сообщением, что ему приказано не на бреющем лететь, как было задумано, а забраться на тысячу триста. Карту района приземления он изучил досконально.
Начальник штаба пожелал обоим успеха и обоих поцеловал. Командир эскадрильи дал Баженову свой шлем и очки.
Баженов уселся поудобнее, поставил рацию на колени, автомат сбоку, на пол. У него было одно стремление — действовать.
Аэродром находился поблизости от штарма; чтобы на ПО-2 пересечь Днепр на большой высоте, надо было еще на нашей стороне забраться повыше. Баженов, тоже хорошо изучивший карту, вначале не понял, почему самолет полетел не к Днепру, а в тыл: Вася-Василек «крутил спираль», поднимая «Уточку» к заданному потолку.
Однотонный, уверенный рокот мотора вдруг как бы захлебнулся. Самолет встряхнуло, у Баженова возникло ощущение, будто они проваливаются в воздушную яму. «Уточка» переваливалась с крыла на крыло, эта болтанка усиливалась, и Баженов мечтал сейчас об одном — лишь бы не укачало… Снизу доносился гул и гром, а здесь в вышине наступила тишина. Слышался только нарастающий свист ветра.
Баженов выглянул через борт. Внизу проплывает широкий темный проспект, кое-где неровно освещаемый редкими фонарями, парящими в небе. По обеим сторонам проспекта вихрится огненный карнавал — яркие вспышки залпов и взрывов, многоточия трассирующих цветных огоньков, взлетающие ракеты…
«Уточка» бесшумно пролетает над Днепром.
По ним не стреляют: то ли не заметили, то ли умышленно «не замечают»…
Вот и западный берег. Остались позади разноцветные огни на черном бархате. Снова затарахтел мотор. Внизу теперь тьма. Вверху, в разрывах туч — холодные звезды.
Юрий Баженов внимательно поглядывал на часы. Два километра в минуту — двадцать два разделить на два — одиннадцать летных минут от Днепра. Светящаяся стрелка компаса, укрепленного на запястье, указывает на правый борт: они летят точно на запад.
Чтобы не улететь к Герасимовке, они условились держаться в двух километрах от северной опушки. За ней виднеются яркие огоньки. Огоньки движутся попарно: фашисты ездят при включенных фарах. Где-то там — Станиславовка.
Справа, вдалеке, быстро замигали красноватые вспышки. Неподалеку от «Уточки» в небе стали быстро возникать и так же быстро гаснуть огненные кляксы: скорострельные зенитки на ощупь работали шрапнелью.
Семь минут. Восемь. Лес внизу стоит темный, затаившийся. Девять минут… Двенадцать. В чем дело?.. Не возвращаться же! А если так и не будет костров? Где садиться?
Почти одновременно они вдруг протянули левые руки вперед и вниз: костры! Наконец-то… Симметричные группы светящихся пятен быстро приближались. Согласно условию, Баженов должен был ударом по плечу дать сигнал приземляться.
Но радость исчезла так же быстро, как и появилась: на поляне было слишком много костров… |
Много костров обещали им на лесосеке возле Герасимов-ки. Это было явно провокационное приглашение. Неужели они сбились с пути? Нет, опушка справа. Светящаяся стрелка компаса показывает направо. Это не Герасимовекая лесосека!
Почему же так много костров? Может, фашисты раскодировали радиограмму и захватили и эту поляну?
Среди множества разнокалиберных костров отчетливо виднелась буква Т: пять одинаковых костров с востока на запад и три в голове, с севера на юг.
Была бы одна эта буква Т — и не было бы никаких сомнений. Провокация или нет?
Приземляться или Нет, он не может вернуться в штаб. Не может! Как же быть?
Баженов сосчитал костры. Кроме костров в букве Т — еще пятнадцать. Какое же он как командир должен принять решение? Пункт четвертый приказа начинается словами — Я решил… «Я решил», — мысленно начал Баженов, но закончить не мог.
Летчик нетерпеливо оглянулся. Его командир высунул голову за борт и всматривался в огни, уплывавшие назад. Не дождавшись указания, Вася-Василек лег на обратный курс и снова пролетел вдоль костров, но уже с другой стороны. По ним не стреляли. А офицер почему-то не хлопает по плечу. Не решается, что ли?
Баженов тронул его за плечо и показал рукой — пройти пониже над буквой Т.
Самолет прошел бреющим полетом. У крайних костров отчетливо виднелись фигурки людей с запрокинутыми вверх лицами. Баженов поднялся и ударил летчика по плечу. Тот поднял руку: иду на посадку. Но еще дважды он пролетал над поляной, высматривая, как бы сесть так, чтобы не угодить в один из костров. «Вот олухи, — сердился он, — заставь дурака богу молиться…»
Выключен мотор. Костры мчатся на них. Ближе, ближе. Земля — черный провал, ни черта под собой не видно.
Баженов прижал рацию к груди, уперся ногами и локтями, предвосхищая сильный толчок. Его рвануло с места. Удержал ремень-пристяжка. Самолет с треском врезался во что-то и замер, задрав хвост кверху.
Баженова швырнуло лицом о козырек, но невероятным напряжением воли он удержал в объятиях рацию.
Кругом было темно и тихо. Контузия? Боли он не чувствовал, но ничего не слышал и не видел.
Кое-как повернув голову, он вдруг увидел силуэты подбегавших людей, услышал голоса — «опрокидывай обратно», кричал кто-то, — и тут он понял, что козырек не перед ним, а под ним. Удерживая левой рукой рацию, правой он сбросил очки, протянул руку вниз, — автомата рядом не было. Пошарил у ног — нет. Нащупал кобуру, вынул «парабеллум» и сунул его за пазуху. Самолет опрокинулся назад, и Баженов вернулся в нормальное положение.
