Лазарь Лагин - Остров Разочарования

- Я только выражаю свое скромное мнение, - хладнокровно заметил Фламмери, не обращая внимания на предостерегающие жесты Цератода. - Я полагаю, что я и здесь, на острове, имею право пользоваться всей полнотой свобод, которые мне обеспечивает конституция Соединенных Штатов, в том числе и свободой мысли и слова... Я весьма сожалею, что мистер Егорычев, как типичный недемократ, не привык уважать чужие мнения, даже если они в корне противоречат его личным. Я сказал то, что я хотел сказать.

Смит не счел нужным скрывать свое осуждение выходки Фламмери, и ему было приятно, что Цератод так решительно (Смиту казалось, что достаточно решительно) и в то же время так корректно вступился за честь партизан, к которым наш кочегар питал самые теплые чувства.

Что до Мообса, то он в одинаковой степени презирал и англичан, и французов, и вообще все нации, кроме американской. Ему была по душе вызывающая самостоятельность суждений Фламмери. Он заранее и полностью присоединялся к любому его высказыванию.

Было не до споров, тем более явно бесплодных. Надо было поймать подробности о «событиях в Нормандии». Сердито насупившись, от чего его и без того моложавое лицо стало совсем мальчишеским, и пробормотав себе под нос несколько русских фраз, которые, будь они поняты мистером Фламмери и его верным Мообсом, вряд ли содействовали бы улучшению обстановки, Егорычев продолжал осторожно поворачивать вариометр. По московскому времени сейчас было около двух часов дня, по гринвичскому около пяти - самое не-< удобное время для ловли в эфире военных сводок.

Но вот из наушников сквозь, казалось, непроходимую чащу певших и говоривших на десятках разных языков мужских, женских и детских голосов, клочьев музыкальных фраз в оркестровом исполнении, разноголосого попискивания радиотелеграфа и выматывающего душу треска электрических разрядов пробился, наконец, в пещеру бесстрастный голос английского диктора: «...нут утра танковые войска прорвали в Нормандии немецкую линию обороны в районе Байе и заняли этот город. Плацдарм англо-американских войск в этом районе расширился до шестидесяти километров».

Опасаясь, как бы вдруг кто-нибудь не заговорил, Егорычев приложил палец к губам. Но и без его предостерегающего жеста в пещере сразу установилась такая тишина, что слышно стало, как у самого выхода звонко и мерно падали с листвы тяжелые капли в лужицу, образовавшуюся сразу за выходной дверью. Дождь, видимо, уже кончился.

После небольшой паузы последовала сводка военных действий на итальянском фронте, за нею утомительно подробное жизнеописание Монтгомери. В нем были интересны, пожалуй, лиши первые слова: «Передаем биографию одного из выдающихся британских полководцев, руководителя войск, высадившихся на севере Франции в ночь на шестое июня». Судя по пространному началу, биография эта должна была занять внимание радиослушателей минут на десять, не менее.

- Ищем дальше? - спросил Егорычев, удивляясь тому, как в конечном счете хладнокровно он воспринял сообщение, которое не на шутку взволновало бы его в сорок втором и даже сорок третьем году.

- Попробуем, - согласился Цератод.

Вскоре они наткнулись на немецкую передачу о «бескорыстном геройстве немецких войск, защищающих пядь за пядью румынскую Землю от вторжения красных полчищ, несмотря на преступное и гибельное безразличие румынских войск».

Было приятно слышать в этих обтекаемых реляциях подтверждение серьезных неудач Гитлера на советском фронте.

Затем тот же диктор обратил внимание своих слушателей на вред паники, которую распространяют враги райха и фюрера насчет положения на западе. Что, собственно, происходит в Нормандии, он, впрочем, так и не сказал, ограничившись указанием, что только наивные дети и безнадежные трусы могут придавать серьезное значение тому, что на нормандский берег воровски, под прикрытием ночи (в этих обстоятельствах, судя по укоризненной и даже презрительной интонации диктора, усматривалось нечто глубоко непорядочное, несерьезное и обреченное на неудачу) высадилось некоторое количество англо-американских войск. Их ждет второй Дюнкерк, обещал диктор и быстренько, почти без передышки перешел от этого щекотливого вопроса к объявлениям.

Немецкие объявления никого, кроме разве Кумахера, не интересовали. И снова стрелка медленно поползла справа налево по шкале.

Между тем, как это ни странно, пятое по счету объявление имело самое непосредственное отношение к острову Разочарования. Оно передавалось в эфир трижды - седьмого, восьмого и девятого июня, каждый раз пятым по порядку и ежедневно в другой редакции.

Нет нужды приводить все три варианта. Восьмого июня оно выглядело так:

Нам еще придется вернуться в одной из следующих глав к этому внешне очень будничному объявлению. Нет сомнения, что если бы и Егорычев и остальные пятеро, слушавших в пещере немецкую передачу, и прослушали это объявление, они не обратили бы на него ни малейшего внимания. Между тем оно несло в себе признание того, что германское военное командование считало положение в Нормандии значительно более серьезным, нежели оно расценивалось присяжными радиокомментаторами Геббельса.

Егорычеву страшно хотелось поймать советскую передачу, но все его попытки закончились неудачей. Время было неподходящим. Убедившись в тщете своих усилий, он решил перенести поиски на утро.

- Может быть, достаточно? - спросил он.

- Давайте снова поищем Англию, - сказал Цератод.

- Вам не кажется, сэр, что двое американских граждан имеют законное право послушать американскую станцию? - сварливо осведомился Фламмери, и Джон Бойнтон Мообс горячо поддержал его:

- Вот именно!

Но первой попалась английская станция. Передавали статью о необходимости строжайшей экономии угля и электроэнергии. Ее решили не слушать и одну за другой поймали две американские передачи, В обеих были первые, еще скупые сообщения о боях в Нормандии.

VII

Потрясенного услышанным известием и порядком уставшего Кумахера отправили в арестантское помещение, заперли за ним дверь и по-прежнему завесили ее.