Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь
Катайков повернулся, собираясь уходить, но Булатов так же спокойно кинул ему:
— Не в том дело.
Катайков и сам чувствовал, что дело не в том, что Булатов еще не все сказал. Поэтому он повернулся сразу же и спросил:
— Не в том? А в чем же?
Булатов достал из кармана лопаточку и стал старательно вычищать трубку.
— Дело в том, — заговорил он медленно, — что нам Ольгу Юрьевну непременно надо взять с собой, ради собственной безопасности. Вы вот меня ругаете, что я с барышней гуляю — по-вашему, «шаркунничаю», а я шаркунничаю в ваших же интересах. В своих, правда, тоже, но и в ваших.
— Что-то я не пойму... — протянул Катайков, внимательно глядя на лицо Булатова. — При чем тут мои интересы?
— При том ваши интересы, — сказал Булатов спокойно, пряча в карман трубку и лопаточку, — что девчонка заглянула в шкатулочку.
— Как — заглянула? — У Катайкова даже голос дрогнул.
— А так. Черт ее дернул уборку в моей комнате делать... Чемоданы передвигать. Ну, один упал и раскрылся, и как раз, представьте, этот. Она так по крайней мере рассказывает. Может, конечно, просто полюбопытствовала залезть в чужой чемодан.
— Да как же это? — У Катайкова прыгали губы. — Да вы-то что же... не заперли шкатулочку, что ли? Такую вещь — да не запереть!
— То-то и дело, — с сомнением протянул Булатов, — что мне помнится, будто я чемодан запирал. Стало быть, случайно он открыться не мог. Стало быть, ключ подобрала или проволочкой сумела открыть. Так или иначе, а знает.
— Да я-то тут при чем? — сказал Катайков. — Я-то что? У вас какие-то брильянты, а я о них слыхом не слыхал. Мне-то какое дело?
— Тоже верно, — согласился Булатов. — Только если мы убежим и нас вместе поймают...
— А я никуда не убегу. — Катайков даже руками замахал. — Помилуй бог! Я в Петрозаводск поеду. Мне партию льна надо сбыть.
— И это правильно, — опять согласился Булатов. — Только, видите ли, я ей сказал, что это наше общее дело.
— Зачем же вы это сказали? — пролепетал Катайков.
— А просто погибать веселее вместе.
— Однако же! — Катайков даже руками развел и посмотрел на Булатова с некоторым уважением. — Ишь вы какой, оказывается! Ну, только это одни глупости. Мало чего вы сказали...
— Вообще-то, конечно... — Булатов как бы раздумывал. — Но только, если копаться начнут, до многого докопаются. Уж тогда-то узнают, что ваш человек за моим багажом приезжал. Его возьмут за мягкое место. Неужто ж он удержится, не расскажет, как мы с вами водочку выпивали! Отца девушки тоже возьмут, и отец припомнит, что вы его просили меня приютить и что никакой старый друг никаких писем ему не писал. Будут неприятности, Тимофей Семенович, непременно будут!
Катайков облизал пересохшие губы и почему-то повертел шеей. У него, видно, сперло дыхание.
— Ну-с, так что же? — спросил он.
— А то, что выход один, — спокойно продолжал Булатов. — Девушку надо взять с собой. Кстати, в этом случае если что и заподозрят, то просто подумают, что сбежала девчонка с заезжим красавцем от отца и от жениха. А этими делами ГПУ не занимается.
Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза. Долгое было молчание. Потом вдруг у Катайкова мелькнула какая-то мысль. Выражение лица его изменилось. Он будто успокоился немного. Булатов если не понял, то догадался, какая это была мысль, но ничем не показал, что догадался. Глаза Булатова ничего не выражали. Катайков погладил рукой подбородок.
— Ну что же, — сказал он, — раз такое положение, придется девчонку брать. Долю-то ей выделять не надо, надеюсь?
— Нет. Долю ей выделять не надо, — сказал Булатов.
— Ну и то слава богу. Теперь пора расходиться. Лучше пройти по городу, пока спит народ. Значит, последнее: опоздать нельзя, но и раньше времени идти не следует. Надо, чтобы наши гонцы успели, чтоб продукты были доставлены. Словом, по моему расчету, в субботу самое время выйти. Желаете проверить расчет?
— Нет, не желаю, — сказал Булатов. — Верю на слово.
— Тогда так. Я пораньше выеду и на хуторе буду вас ждать. А вы выходите из дома часиков в семь. Километр пройдете по тракту — будет мой шарабан с Тишковым, тем самым, который за багажом вашим ездил. Он вас и довезет с барышней.
— Хорошо, — кивнул головой Булатов.
— Стало быть, больше не видимся и никаких подтверждений не будет.
Булатов еще раз кивнул головой:
— Хорошо.
— Я пойду первым, а вы минут десять выждите... До субботы.
Катайков повернулся и пошел. Булатов остался один. Начали петь птицы. Он поднял голову и посвистел им в тон. Птицы перекликались, не обращая внимания на его свист. У них были веселые дела, и им не было дела до высокого сухощавого человека, стоявшего у старого сруба. Для того чтобы птицы ответили, надо свистеть весело, с радостью.
Напомню, что в ночь, когда происходил этот разговор, Ольга еще не видела драгоценностей и не знала об их существовании. У Булатова не было никаких оснований думать, что она может его полюбить и бросить ради него Мисаилова. В это время он мог спокойно сказать, что уезжает на недельку-другую с Катайковым на охоту, и это не вызвало бы никаких подозрений. Но он решил, что Ольга поедет с ним, и заставил заранее примириться с этим Катайкова. Зачем ему нужна была Ольга? Он и сам, наверное, не знал. И не очень задумывался над этим. Такой уж был человек...
Одно обстоятельство интересует меня. Понял ли он, какая мысль мелькнула в глазах у Катайкова? То есть понять-то, конечно, понял, не мог не понять, но согласился ли с ней, принял ли ее?
Примирился ли он с тем, что Ольгу ждет гибель в глухом лесу, от руки его товарищей — во всяком случае, соучастников, или подумал по легкомыслию, что как-нибудь там обойдется, что-нибудь там придумается.
Не знаю. Вернее всего, просто не захотел думать. Ему нужно было взять с собой Ольгу. К этому он сейчас стремился. Ради этого он готов был согласиться на все. А дальше будет время подумать. Такой уж был человек...
Выждав десять минут, он отправился домой. Он прошел по веселому просыпающемуся лесу, высокий, худой, черноглазый, с прямыми волосами, расчесанными на пробор, с твердо обозначенными скулами. Потом он прошел по сонному городу, влез в окно, чтобы не беспокоить хозяев, разделся, лег и моментально уснул.
Глава двадцать третья
КАТАЙКОВ ГОТОВИТСЯ
В понедельник Катайков встал поздно. Жене велено было говорить, что он всю ночь маялся животом, и помалкивать о том, что он уходил. В доме и во дворе была тишина. Все только шипели друг на друга и махали руками: тише, мол, хозяин спит. С утра явился Тишков, такой веселый, будто пришел поздравлять с праздником. Его не пустили, и он сидел во дворе на ящике, держа в руках шляпу и все улыбаясь. Потом пришел Гогин с поручением от Малокрошечного. Он вошел, шагая, как огромное шимпанзе, и казалось, если бы руки его подросли самую чуточку, они бы уже волочились по земле. Он громко спросил: «Хозяин дома?» — но на него замахали руками, велели молчать, сидеть на другом ящике против Тишкова и ждать. Гогин сел, ничего не поняв, и только много позже сообразил, что хозяин спит. Исподлобья он смотрел на Тишкова. Ему казался подозрительным этот франт, а Тишков безмятежно улыбался, глядя на зверскую физиономию Гогина.
