Чёрные сердца - Александр Амзирес
Его номер сохранился в её телефоне, и она размышляла над подходящим способом ещё раз подобраться к нему, чтобы окончательно убедиться в своих догадках. Однако нужно было действовать осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Ведь у неё просто не было права на ошибку. Не сейчас, когда она ещё совершенно одна, когда у неё ещё нет союзников. И всё же она почувствовала в нём что-то настоящее, что-то живое, что давало ей надежду.
Кроме знаний, оставленных её отцом, надежда — это едва ли не единственное, что заставляло её продолжать свой путь.
И куда бы он ни привёл её в итоге, она намерена была пройти его до конца.
Глава 3: Город
В некоторых местах города слышался детский плач. Этот звук шелестел на грани слышимости, и его мог бы заметить только гость, впервые посетивший это место. Местные жители давно уже привыкли к подобным вещам, и просто не воспринимали и не замечали этого. Не замечали они и многих других вещей, от которых у человека становились волосы дыбом. Если бы эти волосы существовали конечно же, ведь это первое, что обычно исчезает в пламени. А затем, вместе с горелым запахом собственной плоти, исчезает и надежда.
Говорят, душа бестелесна. Говорят, душа не зависит от материи, не имеет оков. Говорят, душа свободна.
Что ж, так говорят только те, кто ещё не попал сюда. В этом месте этой «свободной» душе предстоит сполна ощутить на себе все прелести бестелесного существования. Ведь потеряв тело, жившее ранее по законам материальной вселенной, душа перемещается в этот мир, в котором обнаруживает себя в оковах других законов.
Никакой свободы не существует. Даже здесь. Тем более, здесь. Даже для бестелесного духа.
Впрочем, здешним душам было чем заняться, и поэтому им просто некогда было размышлять о чём-то подобном. Трудно размышлять, когда твоё естество окутано постоянной, нескончаемой болью. Причём это была не какая-то банальная боль, к которой человек привык в своём мире. Это была душевная боль. Дикая, неумолимая, беспощадная и… нескончаемая.
Котёл тысячекратно приумножал эту боль.
Обида, утрата, упущенные возможности и несбывшиеся мечты, и ещё десятки других мыслительных конструкций — словно нити, пропитанные отчаянием, стягивали душу, извивающуюся в котле.
Эта душа испытывала постоянную жажду, но не могла утолить её.
Эта душа испытывала постоянное вожделение, но не могла удовлетворить его.
Эта душа испытывала ещё сотни всевозможных желаний, и была не в силах совладать с ними.
Она не способна была даже потерять сознание или лишится рассудка, чтобы забыться наконец в сладостном безумии.
Она могла лишь выть в агонии. Словно потерявшееся дитя, медленно пожираемое дикими зверями в тёмной чаще леса.
Жар котла вовсе не обжигал, но всё же приносил невыносимые страдания душе. Страдания, которые телу даже и не снились.
* * *
Борнас скармливал хрустящие угли ненасытному пламени, и с его лица не сползала улыбка на протяжении всего этого процесса. Раз за разом он хватал их голыми руками и бросал под котёл. Это доставляло ему невообразимое удовольствие, несравнимое ни с чем другим в его теперешней жизни. По крайней мере с тех пор, как он лишился своих крыльев, а вместе с ними и своего статуса.
Казалось бы, сущий пустяк, скорее даже случайность, но Судьи были непоколебимы. Как и всегда в таких случаях. Борнас помнил выражения их лиц, их ухмылки.
«Ты знаешь, где находишься. Чего же ещё ты ожидал?», — читалось в их маслянистых глазах в тот день, в Зале Судилища.
Да, он был одним из них, таким же демоном, но это не имело никакого значения. Судьи торопились поскорее закончить с этим делом и отправиться к шлюхам. Вот, что на самом деле заботило их. Вот о чём они размышляли со всей самоотверженностью и самоотдачей.
Борнас не верил, что это происходит с ним. Он несколько раз видел подобное со стороны, но никогда и подумать не мог, что однажды и сам станет непосредственным участником этой процедуры.
Когда его первое крыло с хрустом и чваканьем отделилось от тела, он взвыл и исторг из себя проклятия, заставившие палачей лишь рассмеяться.
Да, для этого использовались палачи, потому что, по сути, демон, лишающийся крыльев, переставал существовать для общества. Исчезал. Так что это вполне можно было считать смертной казнью.
Когда отделилось второе крыло, Борнас ощущал себя куском слизи, недостойным даже пачкать обувь прохожего. И словно в подтверждение этому, палачи закрепили в нём эти ощущения, забив его до полусмерти бедренными костями «низших», использовавшимися в качестве дубинок.
Ритуал был завершён. Демон, по имени Борнас, был казнён. «Низший», имя которого никого уже не интересовало, был рождён. И теперь его единственными друзьями стали чёрные угольки, со светящимися иероглифами на гранях.
* * *
Город был безжалостен и бездушен настолько, насколько безжалостны и бездушны были его жители. Они дополняли друг друга, напитывая тёмной энергией. Тягучей, зудящей энергией, пронизывающей их тела. Пожалуй, это было единственное, что искренне объединяло их всех. Единственное, что было их движущей силой. Только направляла их эта сила не вперёд, а по кругу. По бесконечному кругу, вокруг адского котла.
Но кто был в праве осудить их за это? Ведь другого они просто не знали. Разве можно осуждать земляного червя за то, что тот роется в грязи?
Правда никто из них не считал себя червём. Не хотел. Уничтожая и подавляя друг друга, обманывая и разрушая, каждый из жителей города таким образом подпитывал свою веру в то, что уж он-то точно не червь. Уж он-то точно выше, сильней и хитрей всей этой массы. Уж он-то точно не такая мразь, как все остальные.
И если с виду улицы города казались чистыми, не считая изредка пролетающих хлопьев пепла, то каждый его житель прекрасно знал, что под этой зыбкой иллюзией чистоты скрываются стены и мостовые, измазанные грязью, кровью и спермой. И даже реки слёз не могли смыть всё это.
Во многих авто болтались на цепочке перевёрнутые пятиконечные звёзды, хотя практически никто из их владельцев никогда по-настоящему и не верил в Дьявола. Скорее это была мода, привычка, стадный инстинкт… как хочешь, так и назови, никакой роли это не играло.
У некоторых аутсайдеров болтались крестики, но эта бравада мало кого впечатляла. Скорее это воспринималось окружающими как ребячество и незрелость. Ребяческий протест против обычного хода вещей, но всем было плевать на этот протест. И в итоге
