Валерий Алексеев - Искатель. 1986. Выпуск №5
Спорить здесь было не о чем: сам ви-ай-пи (аббревиатура английского «вери импортант персон» — «очень важное лицо»), быть может, и не возражал бы, чтобы по соседству с ним поселилась на неделю группа странствующих иноземцев, но до него еще надо было добраться. А люди, отвечающие за его безопасность, вполне естественно, сделают все, чтобы никто не потревожил его покой.
Стало тихо. Хаген стоял с таким циничным и опустошенным лицом, как будто мысленно ковырял в зубах. Володю, кажется, устраивала перспектива благополучного возвращения, но он помалкивал, теша себя надеждой, что все повернется к лучшему. Один Зо Мьин смотрел на нас с каким-то прозрачным и светлым любопытством.
— А мне кажется, надо подождать в Тавое, — вполголоса сказала Инка по-русски.
— Простите, сэйяма? — переспросил Ла Тун.
— Я согласна с Бени, — решительно сказала Инка. Услышав свое имя, Бени улыбнулся и, прижав руку к сердцу, поклонился. — Есть тут гостиница, Ла Тунчик?
— Есть гест-хауз, но не очень хороший.
— А люксов нам и не надо, — возразила Инка. — Как ты считаешь, Шурик? Поживем в гест-хаузе денек—другой, посмотрим город, окрестности. Освободится Маумаган — переедем, нет так нет. Жалко уезжать.
Я подумал. Инесса была права: так у нас оставался хоть какой-то шанс выбраться к океану.
— Давайте голосовать, — сказал я.
Мы проголосовали: все были за то, чтобы переждать в Тавое, кроме Володи, он воздержался.
— Это из-за меня, — сказал он с некоторой даже гордостью. — Стоило вам взять меня с собой — и все пошло прахом.
— Я и не знала, — засмеялась Инка, — что ты в таких близких отношениях с ви-ай-пи.
— При чем тут ви-ай-пи? — обиделся Володя. — Это предостережение судьбы, меня не следует вывозить к морю. Мне, может быть, цыганка нагадала, что я найду смерть в теплой воде.
— Цыганка имела в виду ванночку.
Так они пикировались в привычном стиле, а я стоял чуть поодаль и разглядывал нашу озадаченную компанию. Летное поле опустело, мы стояли возле самолета одни, девять человек, неожиданно оказавшихся в сотнях километрах от Рангуна. Ну, хорошо, мы с Инкой прилетели сюда, в Тенассерим, чтобы окунуться на прощание в чистой воде Индийского океана. Тьюторы наши и Тимофей к морским купаниям достаточно равнодушны, но они беспокоятся за нас и хотят, чтобы нам было хорошо, Володя здесь по воле советника, который тоже за нас беспокоится. Хаген любопытен и непоседлив, это понятно. Но Бени? Но Зо Мьин? Что они потеряли в Тенассериме?
Ай, к черту, отмахнулся я от самого себя. Это от досады лезут в голову скучные мысли.
Но до чего же здесь пекло солнце! Такое впечатление, как будто держишь на плечах раскаленный железный брус.
5
Гест-хауз нам понравился, особенно после пешего перехода, с багажом по жаре: приземистое и просторное сооружение под низкой, я бы сказал, развесистой четырехскатной и толстой, как шуба, крышей из пальмового листа. Войдя под навес, мы облегченно вздохнули и вместе со своей поклажей опустились на прохладный дощатый пол.
Ла Тун, Тимофей и Тан Тун пошли вовнутрь, в совершенно черную после солнца глубину гест-хауза и вскоре вернулись с утешительным известием: один номер безусловно свободен, три других освободятся через сорок восемь часов.
— Гм-гм, — пробормотал Володя и, вступив в коридор, втянул голову в плечи и с опаской взглянул наверх. Там, в сухом полумраке, смутно виднелись деревянные стропила и балки, откуда, по его понятиям, должны были дождем сыпаться скорпионы и крупные пауки.
Наш номер оказался вполне приличным: пол, стены, душевая за дощатой перегородкой, окно, туго забранное зеленой противомоскитной сеткой, абсолютное отсутствие мебели — и потолка. Стены доходили примерно до высоты поднятой руки, выше начиналось пустое пространство, благодаря которому мы имели возможность во всех подробностях изучить строительное решение крыши. Зато имелся выход на собственную, уютно прикрытую навесом веранду, там стояли круглый тиковый стол и не менее полудюжины плетеных стульев.
Володя, привыкший в столице к иным удобствам, был несколько обескуражен: войдя в номер, он обернулся вокруг себя, как это делают кошки, сложил свой багаж в центре комнаты, сел на кофр с колесиками и притих. Все же остальные остались очень довольны: окна и дверь закрываются плотно, есть электричество, а бак в душевой полон теплой воды. Чего еще желать путешествующим по казенной подорожной?
Закончив омовение, Хаген достал из своей сумки пластиковый матрасик, быстро и ловко расстелил его, надул, взялся было за пуговицы своей рубахи, собираясь раздеться, но спохватился и, обращаясь к Инке, сказал:
— Мадам лектор, вы не будете настаивать, чтобы в вашем присутствии я ходил исключительно в смокинге?
Инка, не вполне справившись с текстом, вопросительно взглянула на Володю. Володя с блеском перевел.
— Скажи ему, — попросила Инка, — пусть он считает, что мы уже на пляже.
Поклонившись, Хаген ушел на веранду и вернулся уже в одних черно-оранжевых плавках. Обработал всю поверхность своего жилистого тела приятно пахнущим аэрозолем, лег на матрасик, закинул руки за голову и застыл в неподвижности. Глаза его были открыты, он смотрел вверх и ни на что не реагировал.
Володя, пытаясь во всем ему подражать, так же устроил себе неуклюжее ложе в центре комнаты, прилег, повертелся, покряхтел, потом, покосившись ни Бооста, шепотом спросил меня:
— Послушай, что это с ним?
— Медитация, — объяснил я, — расслабление нервов.
Видимо, Хаген почувствовал, что разговор идет о нем, и, не сводя пугающе неподвижного взгляда с крыши, вдруг произнес:
— Порывая все связи, обретаешь спокойствие. Стань владыкой над собою, не будет над тобою владык.
И я еще раз оценил удобство езды с переводчиком.
…Полдня мы маялись в четырех стенах, полунагие, взмыленные, молчаливые, и лишь время от времени, подобно грешникам дантова ада, нарушали тишину тяжкими вздохами.
Ла Тун, Тан Тун и Тимофей, голые по пояс, в одних только юбках, сидели на веранде возле круглого столика и степенно беседовали. Инка читала, я набрасывал первые странички путевого дневника; Бени слушал крохотный транзистор с большими мягкими наушниками; Володя ворочался на своем одре, один лишь Хаген был погружен в медитацию, пугая нас зеркальным взглядом остановившихся глаз. Зо Мьин делал вид, что спит, он исправно похрапывал, но глазные яблоки его под сомкнутыми веками беспокойно шевелились.
Вдруг он открыл глаза, нацепил очки, сел на своей постели и принялся одеваться. Вид у него при этом был такой странный, как будто он только что о чем-то вспомнил и теперь страшно торопился
