Андрей Серба - Искатель. 1982. Выпуск №3

— Великий киевский князь — мужчина, это княжич Святослав, сын Игоря, — говорит Ратибор. — Но пока он не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Говори первым, мудрый старче, — склоняет он голову в сторону верховного жреца.

— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой лукавый Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице.

Усмешка раздвигает плотно сжатые губы Ратибора.

— Перун и Христос пусть делят небесную власть, а мы говорим о земной. Мы должны решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Твое слово, старче…

— Матерью. Только ей и подобает быть женщине.

— А что скажешь ты, воевода Асмус? — обращается Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара меча тянется через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, перетянутый наискось через лоб черной повязкой. Сурово лицо старого воина, холоден взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.

Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в то время тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значит очень много, и потому в шатре сразу воцаряется мертвая тишина. Но Асмус не спешит. Прищурив глаз, он некоторое время смотрит куда-то вдаль и лишь затем поворачивается к Ратибору.

— Воевода, я знал только князя Игоря, ты же, будучи его первым воеводой, знал и его жену, — неторопливо говорит он. — Скажи нам, что думаешь о княгине Ольге ты сам.

Ратибор задумчиво проводит рукой по усам, смотрит на Асмуса.

— Да, я лучше всех вас знаю княгиню, знаю и то, что она христианка. Но это не было секретом и для князя Игоря. И хоть раз, идя в поход, он передавал свою власть кому-либо другому, кроме Ольги? И разве она хоть раз чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда. Только такой должна быть русская княгиня.

Среди стоящих в шатре возникает оживление. Вперед выходит воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднимает руку.

— Други, — говорит он, — все мы — воины и потому знали только великого князя, но не его жену. А раз так, то не нам судить о ней, наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть нашей княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть будет, как и они, любящей матерью и скорбящей вдовой. Пусть не мы, а всесильное время и ее дела будут судьей.

Ярополк смолкает, сделав шаг назад, сливается с остальными воеводами.

— Кто скажет еще, братья? — спрашивает Ратибор.

Выждав некоторое время, он резким взмахом руки рубит воздух.

— Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. До тех пор, пока Ольга не нарушит наших древних законов, пока будет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…

С первыми лучами солнца в шатре княгини появляется отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, движения размеренны, неторопливы, но Ольга сразу замечает в его глазах тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спрашивает она.

— Крепись, дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо говорит Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, хотят твоей погибели.

Он ожидает увидеть в глазах княгини страх, смятение, но Ольга лишь прищуривает глаза и плотно сжимает губы.

— Что известно тебе, святой отец?

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои воеводы замыслили против тебя заговор, они не хотят признавать тебя своей княгиней. Бойся их, дочь моя.

Подняв брови, Ольга внимательно смотрит на священника.

— Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом?

— Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно отвечает Григорий.

Ольга усмехается.

— О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах.

Легкий румянец заливает бледные щеки священника.

— Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что женщина — их великая княгиня, — убежденно говорит он. — Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем сам. И тогда горе тебе, дочь моя.

Голос священника звучит страстно, убежденно, он в упор смотрит на Ольгу.

— Никто из смертных не знает своей судьбы, — тихо отвечает она. — Но я твердо знаю одно — воеводы выполнят волю моего мужа, они признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажут время и мои дела. Я никогда не выступлю против своих воевод. Запомни — никогда. А сейчас иди.

Перекрестив Ольгу, Григорий опускает голову и, шепча под нос молитву, медленно покидает княжеский шатер. Неужели он ошибся в характере своей духовной дочери? — думает бывший центурион. Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его воле куклу?..

Растянувшись длинной цепочкой, за Эриком идут варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викинги его дружины. Впереди князь Лют со своим сыном, они ведут гостей на старое варяжское капище, в священную рощу. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходят те, кто верит в силу и могущество старых заморских богов.

На опушке священной рощи стоят четыре столба, поддерживающих высокую крышу. Под ней — вбитое в землю кресло для князя Люта, деревянные скамьи для остальных участников торжества. Перед навесом огорожена валунами круглая площадка, посреди которой уже ярко пылает жертвенный костер. Вокруг стоят большие, грубо вытесанные из камня и дерева фигуры варяжских богов-идолов, отблески огня играют на их угрюмых жестоких лицах. Возле костра снует вещунья Рогнеда, вдова недавно умершего последнего полоцкого дротта.