Олесь Донченко - Карафуто
Взяли каторжника на допрос. Два дня били — зубы, как камешки, на каменный пол сыпались. Кожу полосами расписали, а Ригор — ни пары с уст.
Генерал-губернатор острова велел привести Ригора к себе на квартиру. Был каторжник в сером халате с тузом на спине, серую арестантскую шапку снял — полголовы выбрито. Рассматривает ковры, картины — никогда до этого не бывал в барских хоромах.
Вошел генерал-губернатор, сел и Ригору указывает на кресло:
— Садись, Ригор Древетняк.
— Никак невозможно, ваше высокоблагородие. Не то что сесть — дотронуться больно.
Генерал-губернатор сморщил лицо.
— Ну, ничего, — говорит, — постой. Большим вырастешь.
— Не хочу вас в убытки вводить, ваше благородие.
— Как так?
— Высокому гроб надо длинный делать, досок больше пойдет.
— Ты, братец, не беспокойся о гробе. Мы тебя за казенный счет похороним.
— Понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Казенных средств не жалко, ваше высокоблагородие.
Генерал-губернатор снова поморщился.
— Вот что, братец, закуривай, — и протянул Ригору папиросу.
— Не возьму, ваше высокоблагородие. Глупостями не занимаюсь.
Генерал-губернатор закурил ароматную папиросу и незлобиво заговорил:
— Слушай, братец, я слышал, что ты не хочешь указать место, где нашел самородки. Ведь ты, наверное, натолкнулся в тайге на неизвестное месторождение, на богатейшие россыпи золота. Если укажешь место, я даю слово пересмотреть твое дело — ты пойдешь на волю.
— Я, ваше высокоблагородие, пойду на волю, а вы на те золотые россыпи через гнилые болота пошлете тысячи таких, как я сейчас. Им, ваше высокоблагородие, воля тогда будет одна — погоняй в могилу. Разве до меня, свободного, не долетят их проклятия, что я за свою волю заплатил их костями? Нет, слово мое твердое. Я и то жалею, что не закопал самородки в землю. Такая мысль была — вырвусь из тайги, с проклятого острова, семью увижу.
— Увидишь, Древетняк. Давай по-хорошему. Ты слышал мои условия: укажи место — и я даю слово, что…
— Я уже слышал, ваше высокоблагородие, ваши условия. А теперь послушайте мои. Я покажу вам место, где нашел золото. Там его столько — греби руками, пока поясница не заболит. Да и показывать не надо, только скажу, и то найдете, хотя добраться туда — трижды можно окочуриться. Ну, вот. А за это — не мне одному дайте волю, а всему острову Сахалин!..
Генерал-губернатор выкатил глаза:
— Ты с ума сошел? Освободить тридцать тысяч каторжников?
— Все тридцать тысяч до одного, ваше высокоблагородие! И чтобы сам царь мне в этом расписку выдал. А на россыпях золотых чтобы только добровольно, кто хочет, работали и чтобы любому жалование от казны золотыми пятерками платили, без обмана.
Ригор увидел, как генерал-губернатор неожиданно начал краснеть. Потом из красного сделалось его высокоблагородие синим, будто вымазали его ягодой шелковицей. Не сдержался Ригор и улыбнулся. Подскочил генерал:
— Как ты смеешь? Как разговариваешь со мной?
— А как же иначе, ваше высокоблагородие? Я — как равный с равным. Вы богатый, а я — еще более богатый, у меня золотая россыпь в тайге. Захочу — весь Сахалин куплю вместе с вами.
Генерал ошеломленно глянул на каторжника. Он не мог даже подумать о таких дерзких словах от этого заросшего щетиной человека в сером халате.
— Битый кнутами мужик… — пробормотал он.
Древетняк пожал плечами.
— За одного битого двух небитых дают, да и то не берут. Самые это знаете, ваше высокоблагородие, грамотные…
Дальше генерал-губернатор не мог терпеть. Позвал дежурных, свидание с Ригором Древетняком закончилось. Еще два дня били, потом начали бить через день, потом через три дни на четвертый. Мужицкая кожа выдалась на удивление крепкой, все выдержала.
Еще с год после того требовали от Ригора указать место, но он как уперся на своем, не выдал и шагу. Присудили его за упрямство и побег на долговечную каторгу и приковали к тачке.
Часто потом приходили сахалинские чиновники смотреть на Древетняка, как на чудо.
— Ну-ка, расскажи, как ты разговаривал с его превосходительством генерал-губернатором? И как у тебя язык повернулся?
И, озираясь, чиновник тихо прибавлял:
— Мужик, а такой молодец, чертов с-сын!..
Только после революции, будучи уже дедом, увидел Ригор Древетняк волю. Дошла до него молва о Ленине. И решил тогда старик отправиться в Москву. Пришло время рассказать о золотом месторождении в сахалинской тайге…
Не дошел старик. Но я дойду. Прогоним интервентов, и пойдет тогда это золото на построение пролетарского государства, на его могущество и расцвет.
— Запомни, — сказал мне, умирая, Ригор. — Черная падь, где протекает таежная речушка Ганза (так ее зовут гиляки). Надо идти вдоль этой речушки против течения вплоть до узкого ущелья в горах, откуда Ганза берет начало. Дальше ущелье расширяется и переходит в долину. С гор падает водопад, буруны бешено прыгают по камням. Вот в этой долине, в песчаном иле, я и нашел самородки. В песке, даже не промывая, можно видеть великое множество золотых крупинок: одни — как маковое зерно, другие — величиной с горошину…
Дорога туда трудная, гибельная. Тайга непроходимая и болота…»
На этом дневник обрывался. На приложенной карте пунктиром был обозначен путь к Черной пади. Эту карту уже позднее нарисовал Дорошук с помощью охотников и таежных разведчиков.
ОТЕЦ И СЫН
— Ну, что скажешь, сын? Разве не интересное то, что ты прочитал?
Дорошук смотрел на Володю близорукими улыбающимися глазами, заведомо зная, что сын ответит.
— Отец! — вскричал Володя. — Это же чрезвычайный документ! Здесь же совсем точно место указано!
Дорошук засмеялся весело, раскатисто.
— Милый мой, ты — страшный романтик!
— Я тебя не понимаю, отец.
Дорошук заметил, что Володя оскорбился, и поспешил объяснить, в чем дело.
— Ты говорил с таким увлечением, будто уже нашел золотую россыпь. Но это неплохо, совсем неплохо восхищаться и выкрикивать, в особенности, если тебе семнадцать лет.
— Мне все дают двадцать.
— Ну, у тебя же мышцы какие, плечи. Спорт, милок, много значит. Но не в том дело. Должен сказать, что я не очень доверяю дневнику в той части, конечно, где говорится о золотой россыпи.
— Это же документ, отец…
— В том-то и дело, что документ — сомнительный. Кто знает, можно ли его вообще назвать документом.
— Разве трудно проверить, будучи на Сахалине с геологической экспедицией?
— Бесспорно, я намереваюсь разыскать эту долину в ущелье. Место указано довольно точно. Было бы неразумно совсем не обращать внимания на этот дневник. Как видишь, я даже велел перепечатать его. Но все это очень похоже на таинственные бумаги в бутылках, о которых писал Жюль Верн.
