Луи Буссенар - Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию
— Оставьте, джентльмены, оставьте! Это мое дело, — сказал Кентуки. — Я пригвозжу к стенке этого воришку. Пусть послужит примером для других.
— Кто осмеливается утверждать, — вскричал тонким голоском попавшийся злоумышленник, — что дон Андрес Кичарес-и-Маличе-и-Мигамонтес — вор?
— Я!
— Вы! Отрекитесь, сеньор, отрекитесь от своих слов ради вашей же жизни, или я перережу вам глотку, как поросенку. И это столь же верно, как то, что я кабальеро. А для кабальеро[42] честь превыше всего!
Часть игроков, оставив столы, образовала широкий круг, в центре которого находились дуэлянты. Другие, привычные к подобного рода сценам, растянувшись на диванах, лениво следили за их приготовлениями. Соперники представляли собой невероятный контраст — высокий, широкоплечий, мускулистый верзила-американец ростом в два метра и его дерзкий полутораметровый противник — один из тех чистокровных испанцев, о которых говорят, что они завтракают сигаретой, обедают сырым луком, а ужинают серенадой.
Кожа задиры походила на старинный свиток пергамента[43], а странное лицо освещали живые, горящие как угли глаза. Тело его было крепким, как сталь, закаленная в водах Гвадалквивира[44], а руки и ноги, сухие и узловатые, походили на ветки остролиста.
В последней игре он потерял все, даже плащ.
Дон Андрес резким движением открыл наваху[45], и пружина издала характерный звук; затем с одного из окон сорвал длинную красную бархатную портьеру. Золоченый карниз, к которому она крепилась, с шумом обрушился на паркетный пол.
Аккуратно сложив в четыре слоя темную ткань, испанец ловким движением перекинул ее через руку вместо щита и принял характерную позу своих соотечественников: левые рука и нога впереди, правая же рука вооружена навахой.
— Не желаете ли, — крикнул он, скрежеща зубами, — сейчас при всех признать, что я честный и благородный кабальеро?
При виде пигмея, голова которого едва доставала ему до груди, великан начал весело насвистывать, пробуя ногтем кончик своего ножа. Острота лезвия привела его в восторг. Он занял оборону, посмеиваясь и пыхтя, как паровая машина.
Итак, все было готово к кровавому представлению.
— Полагаю, — заметил благородный сэр Джим Сандерс сэру Артуру Морису, — что Кентуки просто сотрет в порошок этого идальго[46].
— А я думаю, что нет, — отозвался сэр Морис. — И ставлю сто ливров[47].
— Превосходно, джентльмены.
— Двести луидоров[48] за кулак американца, — поставил француз.
— Сто ливров за наваху испанца, — принял вызов извозчик.
— Прекрасно! Отлично!
Дон Андрес-и-Мигамонтес не обращал ни малейшего внимания на возгласы окружающих. Сделав обманное движение, он пригнулся к полу и стремительно нанес своему обидчику ужасный удар в живот. Однако американец-мастодонт[49] неожиданно быстро и легко развернулся и избежал сверкающего лезвия навахи. Его ответный удар был неотразим, и, если бы не ловкий прыжок вправо, подвижному кабальеро пришел бы конец.
Удовлетворенные и вместе с тем удивленные, они замерли на несколько секунд, внимательно изучая друг друга. А возобновив поединок, были уже более осмотрительны.
Дон Андрес отвел в сторону свой подвижный щит и на какую-то долю секунды открылся. В то же мгновение сверкнуло голубое лезвие Кентуки, стремившегося поразить незащищенное место. Рассчитывая на свою ловкость, испанец хотел было увернуться, отступив в сторону. Однако охотничий нож американца зацепился за складки бархата, а сильная и твердая рука, сжимавшая роговую рукоятку, резким движением вперед поразила испанца в лицо, выбив ему зубы и опрокинув на спину.
Раздались крики браво. Раненый, с распухшим лицом, отплевываясь кровью, с живым проворством вскочил на ноги и вновь занял оборону.
Янки перешел в наступление. Великолепный удар, нанесенный им, способен был расколоть порфирную скалу. Но рука встретила лишь воздух. Это привело Кентуки в замешательство — испанец, прикрываясь навахой, ловко парировал удары.
Его лицо в кровоподтеках, со сломанной челюстью, вывалившимся сиреневым языком и струйками крови, стекавшими по подбородку, представляло собой ужасное зрелище.
Никто не вмешивался. Наоборот, каждый, видя, как разворачиваются события, повышал ставки. Это был настоящий бой гладиаторов.
Развязка приближалась. Тщетно испанец прибегал к разного рода хитростям и приемам фехтования: ловко расставленные ловушки, сокрушительные удары, головокружительные отступления — все было пущено в ход, но еще два метра, и он почувствовал, что спина коснулась стены.
Судьба отвернулась от него.
Пытаясь уйти от удара кабальеро, поскользнулся на цветке, упавшем, возможно, с головы одной из танцовщиц.
Нож поразил его в спину, оставив глубокую продольную рану, а кулак американца обрушился на плечо, раздробив его. Рука, державшая бархат, упала, парализованная. Несмотря на эту новую чудовищную рану, дон Андрес не потерял хладнокровия и пошел ва-банк — совершенно незащищенный, вытянул вперед ногу. Гигант споткнулся и зашатался. Вдруг он разжал пальцы и выронил свой нож. Издав хрипение смертельно раненого зверя, Кентуки поднес свои ладони к животу.
…Дон Андрес, повернувшись на каблуке, издал вопль радости и погрузил наваху по самую рукоятку в живот гиганта…
Однако американец не упал. Он сделал почти машинально несколько шагов и поднял палку, служившую некогда карнизом. Пот большими каплями струился по его бледному лбу. По коврам протянулась красная дорожка. Собрав остаток сил, он поднял руку…
Тяжелый брус с глухим звуком обрушился на голову несчастного кабальеро, сразу же осевшего, а его мозг забрызгал рядом стоявших. Кентуки, умирая, бросил победоносный взгляд на окружающих. Он стал медленно опускаться и наконец упал на свои внутренности, которые, дымясь, вылезали из его кожаной одежды.
— Полагаю, — Джим Сандерс повернулся к сэру Артуру Моррису, — мы оба были правы. С вашего согласия, джентльмены, продолжим игру от последней ставки.
— Господа, — послышался голос одного из крупье, — ставки сделаны…
…Корабельный гудок разорвал воздух и прервал рассказчика на полуслове. Солнце поднималось на горизонте, и его огненно-золотой диск отбрасывал лучи, разгонявшие дымку над рейдом. Машина судна работала под большим давлением, и пар со свистом вырывался из предохранительных клапанов. Якоря медленно поползли вверх, пароход несколько раз качнуло, затем и он величественно двинулся к берегу. Лоцман, поднявшийся на борт накануне вечером, вел его по фарватеру[50] между коралловыми рифами. Еще несколько минут, и мы будем на земле.
