Жюль Верн - Блеф
— Продажа с аукциона! Можно подумать, что речь идет по крайней мере о железной дороге!
— Вот именно, и представьте себе: до сих пор на таких аукционах победителем оказывался не кто иной, как олбанийский торговец шляпами.
— Он, наверное, меломан? — спросил я.
— Он!.. Джон Тернер!.. Да он ненавидит музыку! Он воспринимает ее как весьма неприятный шум.
— Так зачем же он это делает?
— Чтобы расположить к себе публику. Это своего рода реклама. О нем будут говорить не только в нашем городе, но и во всех штатах, не только в Америке, но и в Европе; все будут покупать у него шляпы, и он легко сбудет свой залежавшийся товар и снабдит своими шляпами весь мир!
— Не может быть!
— Завтра вы сами убедитесь, что это именно так, и если вам понадобится шляпа…
— То я ни за что не куплю ее у этого человека! Должно быть, его шляпы отвратительны!
— Вот завзятый парижанин! — воскликнула миссис Мелвил, вставая и протягивая мне руку.
Я простился со своими хозяевами и перед сном размышлял о странностях американцев.
На следующий день я присутствовал на продаже с аукциона пресловутого первого билета на концерт госпожи Зонтаг, и при этом у меня был такой серьезный вид, как у самого флегматичного из граждан Соединенных Штатов. Все взгляды были устремлены на торговца шляпами, героя этой новой причуды. Его окружали друзья, восхвалявшие его так усердно, как будто он, Джон Тернер, — национальный герой, борец за независимость родины. Одни ставили на него, другие — на его многочисленных соперников.
Аукцион начался. Стоимость первого билета быстро поднялась с четырех долларов до двухсот и трехсот. Джон Тернер был уверен, что последняя надбавка останется за ним. К цене, объявленной его соперниками, он все время прибавлял самые ничтожные суммы. Чтобы идти впереди всех, этот добрый малый накидывал каждый раз по одному — по два доллара, но если понадобится, готов был поступиться и целой тысячей для приобретения драгоценного билета.
Цена быстро поднималась: триста, четыреста, пятьсот, шестьсот долларов. Публика была крайне возбуждена и приветствовала одобрительным гулом каждого, кто делал новую смелую надбавку. Этот первый билет казался всем необычайно ценным, а остальными никто не интересовался. Это был, так сказать, вопрос чести.
— Тысяча долларов! — выкрикнул вдруг Джон Тернер громовым голосом.
Раздались громкие и продолжительные крики «ура».
— Тысяча долларов, — повторил аукционист. — Кто больше? Тысяча долларов за первый билет на концерт!.. Кто накинет?
Воцарилась напряженная тишина, по залу пронесся какой-то трепет. Признаюсь, я и сам был невольно захвачен всем происходившим. Торговец шляпами, предвкушая триумф, обвел самодовольным взглядом своих почитателей. Он высоко поднял над головой пачку банкнот одного из шестисот американских банков и потряс ею в воздуха. В это время еще раз прозвучали слова:
— Тысяча долларов!..
— Три тысячи долларов! — раздался чей-то голос, и я невольно обернулся.
— Уррраа! — загремел весь зал, охваченный энтузиазмом.
— Три тысячи долларов, — повторил аукционист.
Перед таким покупателем торговцу шляпами пришлось спасовать, и он незаметно ретировался среди всеобщего ликования.
— Продано за три тысячи долларов! — объявил аукционист.
И тут я увидел выступившего вперед Огастеса Гопкинса, свободного гражданина Соединенных Штатов Америки. Было ясно, что он уже успел приобщиться к сонму великих мира сего, и теперь оставалось только слагать гимны в его честь.
Я с трудом выбрался из зала, и мне стоило также немалых усилий проложить себе дорогу сквозь десятитысячную толпу, которая поджидала торжествующего победителя у дверей. Его появление было встречено овацией. Во второй раз за истекшие сутки восторженная толпа проводила его в гостиницу «Вашингтон». Он отвечал на приветствия с видом скромным и величественным, а вечером, уступив настойчивым требованиям публики, Гопкинс показался на балконе гостиницы и снова был встречен шумными аплодисментами.
— Ну-с, что вы скажете об этом? — спросил меня мистер Уилсон, когда после обеда я рассказал ему о сегодняшнем случае.
— Я думаю, что мне, как французу и парижанину, госпожа Зонтаг сама догадается предложить место, и мне не придется платить за него пятнадцать тысяч франков.
— Пусть так, — ответил мистер Уилсон. — Но если этот Гопкинс действительно ловкий малый, то три тысячи долларов принесут ему сто тысяч. Человеку, который завоевал такую репутацию, стоит только нагнуться, чтобы подобрать миллион.
— Интересно, кто он такой, этот Гопкинс? — спросила миссис Мелвил.
Этот вопрос занимал в те дни всех до одного жителей Олбани.
На него ответили последовавшие затем события. Спустя несколько дней из Нью-Йорка прибыли на пароходе новые ящики, еще более удивительные по форме и по размерам. Случайно или преднамеренно, один из них, величиною с дом, въехал в какой-то узкий переулок олбанийского предместья и там застрял. Его так и не удалось сдвинуть с места, и он высился поперек дороги, неподвижный, как скала. В течение целых суток население всего города непрерывным потоком устремлялось к месту происшествия. Гопкинс воспользовался этим сборищем, чтобы блеснуть новыми сногсшибательными тирадами. Он громил безграмотных олбанийских архитекторов и предлагал, ни больше ни меньше, как изменить планировку улиц, дабы очистить проход для его ящиков.
Всем стало ясно, что придется выбрать одно из двух: либо разбить ящик, содержимое которого разжигало всеобщее любопытство, либо снести домишко, стоявший на его пути. Любопытные жители Олбани предпочли бы, конечно, первое, но Гопкинс придерживался иного мнения. Так дальше продолжаться не могло. В квартале застопорилось движение, и полиция угрожала, что на законном основании сломает этот проклятый ящик. Тогда Гопкинс нашел выход: он купил мешавший ему дом, а затем приказал его снести.
Легко догадаться, в какой степени это происшествие приумножило славу Гопкинса. Его имя и его история служили темой всех разговоров в городе. Только о нем и спорили в клубе Независимых и в клубе Единства. В олбанийских кафе заключались новые пари относительно проектов этого таинственного человека. Уверяли даже, будто между каким-то коммерсантом и каким-то чиновником произошла дуэль и что победу одержал приверженец Гопкинса. Газеты пустили в ход самые смелые домыслы, которые тотчас же отвлекли внимание публики от конфликта, возникшего между Соединенными Штатами и Кубой.
Поэтому на концерте госпожи Зонтаг, в котором я, разумеется, не принимал столь шумного участия, как наш герой, появление его чуть было не изменило программы вечера. Во всяком случае, внимание публики было надолго отвлечено от знаменитой певицы.
