Оливер Боуден - Покинутый

На какой-то миг я растерялся от уличного шума и смрада. Дженни сморщила нос, а на лице мамы мелькнула тревога. Отец машинально подошел к нам поближе, как будто мог заслонить нас от всего этого.

Грязная рука ткнулась почти мне в лицо, и я глянул вверх и увидел нищего, молча просившего милостыню большими, жалобными глазами, которые казались светлыми на фоне его грязного лица и волос; цветочник попытался за спиной отца пролезть к Дженни и оскорблено ойкнул, когда мистер Берч тростью преградил ему путь. Меня кто-то пихнул, и я увидел двух мальчишек, которые пытались до нас дотянуться.

И вдруг мама закричала, и из толпы метнулся человек в лохмотьях, с оскаленными зубами и вытянутой рукой, и попытался сорвать с мамы ожерелье.

В следующую секунду я понял, почему отцовская трость так странно брякала: из нее появился клинок, когда отец повернулся, чтобы защитить маму. Он в мгновение ока оказался рядом с мамой, но раньше, чем достать клинок, он уже передумал, вероятно, потому что вор был безоружен, и с грохотом вдвинул клинок обратно, превратив его снова в трость, и не прерывая этого движения, крутанул ею и отшвырнул руку грабителя прочь.

Вор от боли и удивления вскрикнул и опрокинулся прямо на мистера Берча, который повалил его наземь, уселся верхом на грудь и приставил к горлу нож. У меня перехватило дыхание.

Я видел через отцовское плечо, как у мамы округлились глаза.

— Реджинальд! — крикнул отец. — Не сметь!

— Он хотел вас ограбить, Эдвард, — ответил мистер Берч, не оборачиваясь. Вор захныкал. У мистера Берча на руках выпятились сухожилия, а костяшки пальцев на рукоятке ножа побелели.

— Нет, Реджинальд, это не дело, — спокойно сказал отец. Он стоял, обняв маму, которая уткнулась ему лицом в грудь и тихо плакала. Рядом стояла Дженни, а с другой стороны я. Вокруг нас собралась толпа — те же бродяги и нищие, что перед этим приставали к нам, а теперь держались на почтительном расстоянии. На почтительном, безопасном расстоянии.

— Я не шучу, Реджинальд, — сказал отец. — Уберите нож и отпустите его.

— Не заставляйте меня выглядеть идиотом, Эдвард, — сказал Берч. — По крайней мере, на глазах у этих людей. Мы оба понимаем, что этот. должен поплатиться, если и не жизнью, то во всяком случае пальцем или двумя.

Я задыхался.

— Нет! — резко ответил отец. — Никакой крови, Реджинальд. Между нами все кончено, если вы сейчас же не сделаете, как я говорю.

Казалось, что вокруг все замерло. Я слышал только, как безостановочно бормотал вор:

— Прошу вас, сэр, прошу вас, сэр, прошу вас, сэр.

Руки у него были прижаты к бокам, ноги дрыгались и бесполезно загребали по грязной мостовой, на которой он лежал, как в ловушке.

В конце концов мистер Берч решился и убрал нож, от которого у вора осталась небольшая ссадина. Берч поднялся и хотел пнуть вора, но тот не заставил себя упрашивать и на четвереньках ринулся по Честерфилд-стрит, радуясь, что остался жив. Наш кучер пришел в себя от потрясения и теперь стоял у двери, уговаривая нас поторопиться для нашей же безопасности.

Отец и мистер Берч стояли друг против друга, сцепившись взглядами. Хотя мама и торопилась увести меня, я заметил, как блеснули у мистера Берча глаза. Отец ответил тем же и протянул ему руку, добавив:

— Спасибо, Реджинальд. От имени всех нас благодарю вас за быструю сообразительность.

Мама подгоняла меня в спину, пытаясь поскорей затолкать в карету, а я вытягивал шею и видел отца и его руку, предложенную мистеру Берчу, который смотрел на него с ненавистью и не принимал призыва к примирению.

И лишь когда я уже уселся в карету, я увидел, как мистер Берч тянется к отцовской руке, а его ярость растворяется в улыбке — немного смущенной, застенчивой улыбке, точно он только что пришел в себя. Две встряхивающие друг друга руки и мой отец, награждающий мистера Берча коротким кивком, так хорошо мне известным. Он означал, что все улажено. Он означал, что больше не стоит об этом говорить.

Но вот наконец мы вернулись домой, на площадь Королевы Анны, заперли двери и выветрили запах дыма, навоза и лошадей. Я сказал Маме и Отцу, как сильно понравился мне этот вечер, сердечно поблагодарил их и заверил, что беспорядки на улице, случившиеся позже, не смогли испортить мне праздник, хотя в глубине души я полагал, что это-то и было самым интересным.

Но оказалось, что вечер еще не закончился, потому что когда я стал подниматься по лестнице, отец сделал мне знак, чтобы я шел за ним — он направился в игровую комнату и зажег там масляную лампу.

— Вам понравился нынешний вечер, Хэйтем? — спросил он.

— Очень понравился, сэр, — ответил я.

— Какого вы мнения о мистере Берче?

— Очень хорошего, сэр.

Отец хмыкнул.

— Реджинальд — человек, который уделяет много внимания внешнему виду,

манерам, этикету и нормам приличия. Он не то, что некоторые, кто одевается по этикету или протоколу, когда им это надо. Он человек чести.

— Да, сэр, — сказал я, но в моем голосе, должно быть, почувствовалось сомнение, потому что он пристально посмотрел на меня.

— А-а, — сказал он. — Вы думаете о том, что случилось позже?

— Да, сэр.

— Ну, так что же?

Он подозвал меня к одной из книжных полок. Казалось, что он хочет на свету как следует рассмотреть мое лицо. На его лице играли блики от лампы, а темные волосы блестели. Взгляд его обычно был добрым, но мог быть и напряженным, как теперь. Я заметил один из его шрамов, который, казалось, ярче вспыхнул на свету.

— Ну, это было очень волнующе, сэр, — ответил я и быстро добавил: — Хотя я больше беспокоился за мать. Ваша быстрота, когда вы ее спасали — я никогда не видел, чтобы кто-нибудь двигался так стремительно.

Он рассмеялся.

— Вот что значит для человека любовь. Вы тоже это когда-нибудь поймете. Но что вы скажете о мистере Берче? О его реакции? Как вы это поняли, Хэйтем?

— Что именно?

— Мистер Берч, кажется, собирался сурово наказать негодяя, Хэйтем. Вам не показалось, что это справедливо?

Я обдумал его слова, прежде чем ответить. Судя по выражению его лица, напряженному и внимательному, мой ответ был очень важен. И по горячим следам мне казалось, что тот вор заслужил жесткую расправу. Было мгновение, короткое, как все, что случилось, когда какая-то первобытная ярость могла прикончить его за нападение на мою мать. Однако теперь, в мягком свете лампы, рядом с отцом, ласково на меня смотревшим, я чувствовал что-то другое.

— Говорите честно, Хэйтем, — пришел на помощь отец, как будто читавший мои мысли. — У Реджинальда обостренное чувство справедливости или того, что он понимает под справедливостью. Оно в некотором смысле. библейское. Но что еыоб этом думаете?