П. Севастьянов - Искатель. 1967. Выпуск №2
Постепенно страх и растерянность первых мгновений прошли, заработала машина обычного четкого, дальновидного, все рассчитывающего мышления. Конечно, это феномен. Но в то же время и подарок. Настолько великолепный, что не надо, пожалуй, думать о том, как принять гостей. Совершенно ясно: едва только они соберутся, все немедленно будет сдвинуто, придется вытаскивать чистые листы бумаги, и на них лягут формулы — какие угодно, потому что ни одна к этому случаю отношения иметь не будет, и начнется обсуждение, и разработка методики обнаружения причин нового эффекта, и поиски иных способов его проявления. Все это, конечно, очень плодотворно. Но виновник торжества будет забыт, и диссертация его забыта, а женщинам, удивившимся сперва маленькой фигурке, а потом, разумеется, охладевшим к ней, придется сидеть по углам, разговаривая только друг с другом и на него, конечно, сердиться: нашел, когда хвастаться новым опытом. И, заскучавшие, они рано потянут мужчин домой, а те будут сопротивляться, и вместо радостного воспоминания останется тоскливое.
Так он стоял, думая, и пришел мало-помалу к выводу, что не очень хорошо, когда необычное вот так вот — бух — и вторгается. Есть моменты жизни, как сегодня, например, когда хочется, чтоб все шло самым простым, тысячелетним распорядком. Он устал от сосредоточенного мышления и имеет право на небольшой хотя бы перерыв. И жена имеет право. Она устала жить с бесконечно самоуглубленным человеком. «Лучше б ты старьем торговал на базаре, — сказала она как-то в отчаянии, — да напивался, да зато б жизнью восторгался каждый день. Чем один-то раз в несколько лет».
Конечно, ей не понять радости упорного обдумывания проблемы, но у нее своя логика, свой подход. И кто скажет, что его логика лучше. Вот он, пришел этот день, и хотя бы ради нее стоит вести себя так, как будто вам по семнадцати и ты не кандидатскую защитил, а школу окончил.
Он стоял неподвижно и глядел на шкаф, пытаясь поймать взгляд своего маленького двойника, думая, что если сделает это, то все сразу станет ясным. Но в комнате было уже почти совсем темно: выключатель помещался над шкафом, а подойти к тому месту, прежде чем он приведет в порядок свои мысли, Виталий Евгеньевич не решался. То, что женщины поскучают, — ерунда, и лишняя обида жены тоже ерунда. Если сегодня все бросятся обсуждать новое явление, разгадывать его причины, то мгновенно забудется, что честь открытия принадлежит-то кандидату наук Руновскому. И публикация пойдет за подписями десятка приглашенных людей, среди которых, ничем не выделяющаяся, будет стоять и его. И даже, если он отстоит каким-то образом свое право самому сообщить о случившемся, его будет преследовать шепот завистников: «Случайность»… Но если он никому ничего сегодня не покажет, а выложит этот козырный туз некоторое время спустя, да еще присовокупит: «в результате длительных и трудных исследований»… он будет монополистом своего открытия, и уже не лабораторию дадут ему, а целый институт. Великолепных возможностей предоставляется в жизни человеку немного: один, другой раз упустил — и проиграл. Не сделать такой ошибки, вести себя тонко, умно и расчетливо — это сейчас главное. И тогда ты станешь пионером нового направления в науке, а имя твое войдет в учебники. Как все разовьется дальше, сказать трудно. Но отсчет начнется с него. И дураки получают от судьбы подарки, но умение распорядиться ими как следует — привилегия умных. Основное — ничего преждевременно не разглашать. Спрятать метеорит — или что он там на самом деле из себя представляет — в шкаф. И фигурку туда же. Вниз, под груду тряпок. Виталий Евгеньевич сделал шаг по направлению к шкафу и вдруг почувствовал, что дальше двинуться не может. Он стоял, сознавая, как мысли, владевшие им в последнее мгновенье, сообщаются маленькой фигурке и становятся ее мыслями. Ощущение этого перехода было таким же физически отчетливым, как ощущение тока крови из пальца в стеклянную трубочку. И фигурка была уже не только внешне похожей на Виталия Евгеньевича, она целиком воплощала его личность: в нее перенесся весь строй его рассуждений в тот момент, когда он сделал шаг. Но беспомощность эта длилась какие-то секунды. Как только воспроизведение его внутреннего мира было завершено, он ощутил, что может идти. Он бросился вперед, но маленькая фигурка сделала шаг вбок и слилась с черным камнем, будто в него вошла. Виталий Евгеньевич схватил камень. Нет, ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять его в квартире, даже в самом потайном месте. Почти все, кто придет сегодня, изображены на фотографии. Ее можно снять со стенки и спрятать, допустим, в чемодан, но где гарантия, что оттуда не начнут выходить почти невидимые изображения, превращаясь в крепкие, твердо стоящие на ногах фигурки с внутренним миром прототипов в одно, произвольно выхваченное мгновенье. Не следует, застигая человека врасплох, перенимать его мысли. Ах, как можно жестоко ошибиться! И кто знает, каковы планы этого странного существа: быть может, все воспроизведенное эти фигурки тут же выложат. Да, но куда ж деваться? Выход один — отвезти камень обратно в лабораторию. Разумное ли это существо, автомат-разведчик, контейнер — пусть полежит до завтрашнего дня. И не за тонким стеклом, а в сейфе. Право же, все это слишком серьезно, чтобы думать в день, специально отведенный для того, чтобы ни о чем не думать.
Через двенадцать минут, ровно на три минуты сократив среднее время пути от дома до института, многократно проверенное за пять лет, Виталий Евгеньевич вошел в лабораторию. Вот и сейф, высокий, громадный — этакая глыба, — в самом углу за масс-спектрографом. Должно быть, тайному приступу игривости мрачного, никогда не улыбающегося замдиректора по хозяйственной части обязана лаборатория этим бастионом. Сколько раз собирался Виталий Евгеньевич выставить его! Но все же нет ни одной самой бесполезной вещи, которая хоть бы раз не пригодилась. Он вынул камень из портфеля — не за ручку пришлось держать портфель в автобусе, а под мышкой, плотно обхватив: вдруг вырываться начнет, — положил его в сейф, закрыл тяжелую дверь, повернул ключ.
Жена оказалась уже дома, когда он возвратился, и работа закипела в четыре руки. Вечер прошел, как и предполагалось, великолепно. Всего было много: вино лилось рекой, провозглашали тосты за будущие научные открытия, за академика Руновского. Хозяйка была обворожительна: мила, смущенна, хлопотлива. Хозяин был лучшим другом каждого пришедшего. Довольные гости разошлись очень поздно.
Странное волнение испытал Виталий Евгеньевич, подходя наутро к желтому, с плоской крышей лабораторному корпусу. Что-то переменилось в его жизни, а он еще не знал, что, и, представляясь весь вчерашний вечер пьяненьким, бесшабашно-веселым удальцом, ни на миг не мог избавиться от засевшей глубоко-глубоко густеющей тревоги.
