Эдуард Володарский - Свой среди чужих, чужой среди своих
— Опрашивали. Ничего ночью не слыхали, — ответил он.
Снова воцарилось молчание. Сарычев нервно ходил по комнате. Липягин сидел на единственном стуле, опершись локтями о колени и опустив голову.
Двое чекистов подняли завернутое в одеяло тело, медленно вынесли из комнаты.
— Ну-ка позови соседку! — приказал Сарычев стоявшему в дверях красноармейцу. Тот исчез в темном коридоре, вскоре появился с Анфисой.
— Вы все время были дома, никуда ночью не выходили? — спросил Кунгуров.
— Куда ж я ночью ходить стану? — Анфиса даже обиделась.
— Как вас зовут? — подойдя к ней, спросил Сарычев.
— Анфиса Прохоровна, — с достоинством ответила женщина.
— Вы крепко спите, Анфиса Прохоровна?
— Как все...
— Ночью вы ничего подозрительного не слышали?
— Нет... — Женщина подумала. — Вроде бы машина какая-то под окнами тарахтела. А может, почудилось.
— И вы в окошко не полюбопытствовали? — продолжал спрашивать Сарычев.
— А чего любопытствовать? За ним часто по ночам приезжали. Вроде сквозь сон слышала, он в комнате что-то возился...
— А вам Шилов не говорил, почему он дома сидит? — спросил Кунгуров.
— Нет, — посмотрев сначала на Кунгурова, а потом на Сарычева, ответила Анфиса.
— Хорошо. Спасибо, Анфиса Прохоровна, — сказал Сарычев. — Можете идти.
— О-ох, времечко пошло, — бормотала Анфиса, выходя из комнаты. — Режут, стреляют...
— Подежурьте, пожалуйста, в коридоре, — попросил Сарычев часового.
Тот молча вышел, плотно притворив за собой дверь.
— Зачем его пытали? А? — быстро спросил Сарычев, когда дверь закрылась. — Думаешь, зверство?
— Не думаю, — ответил Кунгуров. — Скорее всего хотели узнать, когда будет отправляться золото.
Сарычев нервно ходил по комнате, заложив руки за спину. Липягин докурил самокрутку, тут же начал скручивать другую.
— И все-таки мне не ясно, зачем они привезли его обратно! — с раздражением проговорил Сарычев. — Пытали и убили его не здесь, это ясно, иначе соседка слышала бы крики и выстрелы. Значит, увезли? А зачем привезли обратно? Ведь они рисковали! Могли на патруль напороться! Вот это не ясно, не ясно... — И Сарычев вновь заходил по комнате.
— А может, соседка все слышала, но не хочет говорить? — неуверенно предположил Кунгуров. — Боится.
— Для меня ясно пока одно, — мрачным голосом перебил его Липягин, — отправлять золото завтра нельзя.
— Ты думаешь, Шилов мог выдать время? — быстро спросил Сарычев.
— Ничего я не думаю... Мы вон думали так, а вышло этак. — Липягин горестно махнул рукой и после паузы тихо добавил: — А если выдал?
Сарычев и Кунгуров молчали.
— Я понимаю, негоже так думать о своем товарище, — опять устало заговорил Липягин. — Но и рисковать мы не имеем права... — Липягин затянулся, с ожесточением загасил окурок прямо о стол.
— Золото нужно отправлять сегодня, — после паузы решительно сказал Сарычев, будто подвел итог своим размышлениям, и повторил: — Только сегодня, Николай! — Секретарь губкома взглянул на Кунгурова. — Быстро на станцию, чтобы поезд был готов к семи вечера. И прикажи еще вагонов добавить, чтобы толкучки не было. — Кунгуров кивнул, пошел к двери. — А ребятам пусть вагон получше подберут, — бросил вслед уходившему Кунгурову Сарычев. — Из старых... И чтоб двери все запирались.
— Кто четвертым поедет? — спросил Кунгуров, стоя уже в дверях.
Трое молча переглянулись.
— Я поеду! — Липягин хлопнул себя по коленям и поднялся. — Нового человека искать — дело долгое и хлопотное. У Кунгурова вон рука раненая, куда он с одной рукой? Алешин соплив еще, неопытен, Волин в делах по уши, уголовное дело распутывает. Так что я поеду, братцы. Как вы, не против?
— Тебя весь город знает, — сказал Кунгуров.
— Ну и что? Переоденусь. А в вагон садиться будем за станцией, у водокачки. Сразу запремся. Потом к составу нас присоединят, никто и не увидит.
Сарычев и Кунгуров молча, с сомнением смотрели на Липягина.
— Ну, что вы, в самом деле! — нервничал Липягин. — Кунгуров пока меня по всем вопросам замещать будет, наука нехитрая.
— Нехитрая... — раздумчиво проговорил Сарычев. — Только нам этой науке учиться еще и учиться.
— Ладно, и этому научимся. Я их, гадов, сам в расход пускать буду! В общем, решено! Я пока в чека поеду. Там какая-то женщина меня ждет. Муж у нее пропал, путевой обходчик. Еще одно дело, черт подери! До вечера! — Он взял со стола фуражку и пошел к двери.
Станционное строение — одноэтажное, бревенчатое и длинное, как барак, с фасада обугленное, со множеством следов от пуль. Совсем недавно станцию брали с боем у семеновцев. Напротив здания, через пути, полуразрушенный пакгауз, водокачка с рукавом для заправки водой паровозов. На запасных путях здесь и там приткнулись разбитые вагоны с ободранной на топливо обшивкой. Они просвечивались насквозь, и балки остова выпирали, как ребра павшего животного.
На пустынном перроне китайчонок показывал фокусы нескольким зевакам. Люди молча и равнодушно наблюдали, как мальчишка подбрасывал монетку, извлекал ее то из рукавов драной курточки, то из карманов.
— Фокуса-покуса! — громко выкрикивал китайчонок и протягивал грязную ручонку к зевакам, и глаза его хитро поблескивали. — Товалиса плолеталия, дай покусать! Оцень давно не кусал! Совсем сил нету!
Состав из девяти вагонов, старых, расшатанных, стоял у перрона. Паровоз тяжело пускал желто-белые клубы пара. Машинист в сдвинутой со лба фуражке кричал худому, долговязому парнишке:
— Кто буксы глядеть будет, туды твою! Колчак, что ли?
— Не успел, Гаврила Петрович. Я счас, я мигом.
— Мигом... — продолжал бурчать старый машинист. — Авария тоже мигом случается.
Дежурный по станции стоял у небольшого медного колокола, держался за веревочку, привязанную к «языку», и то и дело поглядывал на часы.
С крыш вагонов кричали ему мешочники:
— Давай отправляй, ирод!
— Сколько ждать можно? Саботажник!
— Трибунала на него нету! Давай команду, черт тонконогий!
Дежурный равнодушно выслушивал ругань.
А на запасных путях, далеко за станцией, стоял еще один вагон, весь в грязно-белых потеках, окна были забрызганы известью. С крыши стекала свежая краска. По боку Вагона, под окнами, огромными кривыми буквами выведено: «В ремонт».
Неподалеку стоял открытый автомобиль. Рядом с ним — Сарычев, Липягин, Кунгуров, Грунько, Дмитриев, Лемех и еще один человек в железнодорожной форме, в старенькой фуражке с треснутым козырьком. Все, кроме Сарычева, были одеты в штатское — кепки, пиджаки, сапоги. Они походили на мешочников. Липягин в руке держал тяжелый брезентовый баул. На запястье руки и на ручке баула поблескивали металлические дужки наручников.
