Лев Успенский - В мире фантастики и приключений. Тайна всех тайн

— Было бы за что!

Спускаясь по лестнице, Афонии слышал, как Иванов все же запер за ним дверь на ключ.

Шофер спал, привалившись к дверце машины. На улице никого не было.

Афонии приказал ехать в управление. Удивленный взгляд шофера привел его к сознанию действительности. Было больше двух часов ночи.

— Ко мне домой! — поправился он.

Нервы капитана были взвинчены. О том, что, в конечном счете, он оказался прав и ключ к тайне смерти Михайлова дал именно Иванов, капитан даже не вспомнил. Ему было не до таких мелочей.

История с расстрелом советских людей как будто объясняла многое, что было непонятно в поведении Миронова в отрядах Нестерова и Добронравова. В таком преступлении Миронов не мог признаться. Угрызения совести, возможно и отчаяние, привели к поискам смерти в бою.

Миронов знал, что ему нет и не будет прощения. Всё это сходилось, и достаточно правдоподобно.

Самоубийство получало достоверное объяснение. Миронов не мог не узнать Иванова, комиссара, которого он расстрелял своей рукой. И можно себе представить впечатление, произведенное на него фамилией Иванова в указе Верховного Совета, перспективой встречи с «расстрелянным».

Всё как будто становилось на место.

Но… как будто, не больше.

Всё было логично, но только в том случае, если Иванов прав и Миронов — Михайлов не знал, что выпустил очередь автомата в воздух, никого не убив, если он промахнулся не намеренно.

Тогда ясно. Только тогда!

Но можно ли допустить, что опытный воин промахнулся с близкого расстояния, не задев ни одного человека?

Очень трудно!

А если это было сделано намеренно и только случайно не повлекло за собой казни самого Миронова, то все его поступки и поведение в отрядах Нестерова и Добронравова становятся еще более непонятными.

Оставался факт присутствия в номере Михайлова, непосредственно перед самоубийством, какого-то человека, передавшего ему пистолет «вальтер». Кто он и зачем передал этот пистолет?

Оставался психологически необъяснимый факт приезда Миронова-Михайлова в Москву для получения награды. Считать себя достойным ее он не мог и, безусловно, не считал…

Капитан чувствовал, что его ожидает беспокойная ночь, что ему не заснуть.

Афонин вообще не ложился. Остаток ночи он ходил по своей комнате, надеясь как-то свести концы с концами и прийти к какому-нибудь выводу в «деле Михайлова».

Увы! После рассказа Иванова это дело не только не прояснилось, как ему показалось сгоряча, а, наоборот, еще больше запуталось. Противоречия стали еще резче, еще необъяснимее.

Капитан ясно чувствовал, что не хватает какой-то зацепки, какого-то одного звена. Будь это звено, всё стало бы ясно!

Есть ли оно у полковника Круглова?..

Афонин приехал в управление так рано, что пришлось ожидать более часа.

Круглов выслушал его, не перебивая ни единым вопросом или замечанием. Когда Афонин закончил свой доклад, полковник минуты три молчал, о чем-то думая.

— Майор Дементьев еще не вернулся, — сказал он неожиданно для Афонина, — и от него нет еще никаких известий. — Круглов снял очки и снова замолчал, тщательно протирая стекла. — Похоже, что мы приближаемся к концу. Но конец этот может оказаться двояким. В зависимости от того, каков будет результат у Дементьева. — Он посмотрел на капитана. — Ты еще не догадался?

— О чем?

— Обо всем!

— Пока нет.

— Впрочем, с таким случаем мы действительно столкнулись впервые. И не будь я знаком с документом, о котором вчера упомянул, я тоже бы не догадался, наверное. Но я хочу, чтобы ты сам решил эту загадку! Это тебе по силам. Итак! Допустим, что тебе поручили важное задание в тылу врага. Допустим, что тебе удалось войти в доверие к немцам. Твои сведения чрезвычайно важны и спасают жизнь многим советским людям. Словом, ты очень нужен командованию нашей армии, и заменить тебя некем. И вот случилось так, что у тебя нет иного выхода, как только самому расстрелять наших людей. Иначе ты был бы разоблачен и погиб, как разведчик. Понял ситуацию, Олег Григорьевич?

— Понял.

— Как бы ты поступил?

— Отказался бы от участия в расстреле!

— И провалил бы задание?

— Да! — Афонин с удивлением слушал эти странные вопросы. Можно было подумать, что сам Круглов поступил бы иначе в таком положении.

— Несмотря на то, — продолжал полковник, — что твое самопожертвование ничего не изменило и осужденные всё равно были бы расстреляны, но только вместе с тобой? А твоя гибель стоила бы жизни гораздо большему числу наших люден?

— Да, несмотря на это! С кровью товарищей на руках жить нельзя. Я всё равно уже не годился бы в разведчики. Впрочем, — перебил Афонин самого себя, — я поступил бы иначе. Да, совсем иначе. Я согласился бы. А получив в руки автомат, направил бы его на палачей. Захватил бы с собой на тот свет как можно больше.

— Другого ответа и не могло быть, — задумчиво произнес полковник. — И мы знаем много случаев, когда разведчики губили себя, но не могли пойти против совести, совести советского человека. А почему не могли?

— Вы уже сами ответили на этот вопрос, Дмитрий Иванович. Совесть советского человека.

— Именно. Но были и другие люди, которые шли на всё, чтобы… Доканчивай!

— Чтобы спасти свою жизнь.

— Кто они, эти люди?

— Шкурники.

— Иначе говоря, трусы. Согласен?

— Конечно! — ответил Афонин, не понимая, к чему клонит полковник. Всё это было ясно, и они уже говорили об этом.

— Ты удивлен? — спросил Кругов. — К чему, мол, этот разговор? Дело запуталось еще больше. И даже у меня, знающего то, чего ты не знаешь, возникают сомнения. Я хочу рассеять их с твоей помощью. Поэтому не удивляйся, а отвечай. Итак, эти люди — трусы. Но совесть-то у них есть?

— Страх смерти оказался сильнее совести.

— Правильно. Но совесть всё-таки всегда есть. У одного больше, у другого меньше, но есть. И результат борьбы страха с совестью зависит от самых глубоко заложенных в человеке жизненных принципов, от его характера и воспитания, которые изменить за короткое время невозможно. И если один раз победил страх, то так же произойдет во второй и в третий раз. Согласен?

Теперь уже Афонин понял цель разговора. И хотя он был полностью согласен с Кругловым, счел себя обязанным что-то возразить, помня сказанное полковником.

— Трудно сказать. Бывало много случаев, когда человек трусил в первом бою, а впоследствии становился смелым воином. Я сам знавал таких.

— Это из другой оперы. В случае, который мы сейчас обсуждаем, речь идет о ином. Может ли человек, пошедший на огромную подлость из-за страха за свою жизнь, потом искать смерти? И не в состоянии аффекта, вызванного приступом угрызений совести, а систематически, в течение месяцев. Ты говорил о людях, преодолевших страх смерти. Но это совсем не то, что искать ее, добиваться. Это глубоко разные вещи. Недаром еще Суворов говорил, что нет человека, который не боялся бы на войне. Инстинкт самосохранения заложен природой, и нужно что-то очень мощное, чтобы целиком преодолеть его, перестать ему подчиняться. Трусы всегда ищут оправдания своей трусости, вольно или невольно уменьшают свою вину в своих глазах. Совершенное ими, что бы это ни было, никогда не может послужить столь мощным толчком, чтобы инстинкт самосохранения исчез у таких людей. А вот у смелых может. Но только у действительно смелых. Таких, кто не подвержен страху за жизнь, затмевающему совесть.