Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2
Пуап, покачав головой, показал на штурмовик. Как бы сказал: «Скверно же ты выглядишь, друг, просто не знаю, как выпутаешься»…
Мотор трясся и чихал, выбрасывая последнее масло. Сейчас он остановится. Спастись можно, если прыгнуть с парашютом. Прыгать заказал тот фашист. От потери крови Званцов ослаб, даже пошевельнуться не смог, не то чтобы сбрасывать фонарь и выбираться из кабины.
А если садиться?
По земле синеватыми змейками разбегались окопы переднего края, тянулись противотанковые надолбы, островки искалеченных боями лесов.
«Попробую сесть».
Три самолета пронеслись низко над окопами. Никто не выстрелил. Видно, и та и другая стороны затаив дыхание следили за самолетом.
Самолеты едва не касались друг друга кончиками крыльев. С земли, наверное, казалось, что два истребителя и правда поддерживают штурмовик на своих плечах, как солдаты ведут после боя раненого товарища.
«Ил» дребезжал всеми заклепками. Мотор тянул из последних сил, оставляя коричневую полосу дыма.
Надолбы кончились. Открылось поле. Ровное поле, чудом уцелевшее от боев. Глухой толчок. Почему-то на приборной доске зажглись зеленые лампочки, хотя Званцов не выпускал шасси.
«Яки» низко пронеслись над затихшим штурмовиком. Летчики увидели, как побежали к самолету солдаты. Тогда они сделали еще один круг, покачали крыльями и ушли домой, Званцов по привычке взглянул на часы и отметил время. С момента взлета и до посадки они отсчитали двадцать восемь минут.
Двадцать восемь минут из сорока четырех месяцев войны.
Журнал «Вокруг света» и его «Искатель» — моя школа. В смысле серьезной литературной работы я пришел сюда первоклассником. Писал сначала очерки, потом первые рассказы о людях горячих военных лет, о людях мужества, находчивости, доброй солдатской дружбы.
Сейчас работаю над повестью о советских разведчиках.
Ричард КОННЕЛЛ
ЧЕТВЕРТАЯ СТЕПЕНЬ
Рисунки В. Чернецова— Врете!
Джон Деннетт пожал плечами.
— Я говорю правду, — вяло ответил он.
Мясистое, красное от гнева лицо полицейского капитана Беррэджа, казалось, наплывало на него.
— Даю вам еще одну возможность сознаться. Если не используете ее, я выколочу из вас правду!
На бледном лице Деннетта ничего не отразилось.
— Вы ничего от меня не добьетесь, капитан, кроме правды.
— Сделаю еще одну попытку. Слушайте! Где вы были в полночь на второе марта?
— Как бы часто вы ни повторяли своих вопросов, что бы вы со мной ни делали, я могу ответить только правду: я гулял один в Истмен-парке.
— Чушь! Вы были в лесу близ Колледж-хилл, и не один. Ну, быстро! Разве не так?
— Не так.
Капитан выхватил какой-то коричневый комок и сунул его под нос Деннетту:
— А это что?
Деннетт посмотрел на комок, потом на капитана.
— Это моя шляпа, — спокойно ответил он.
— Ага! — зарычал полицейский. — Наконец-то правда!
— Зачем же мне отрицать то, что есть?
— Еще бы отрицать! Внутри ваши инициалы…
— Что ж, по-вашему, это преступление — иметь старую коричневую шляпу?
— Заткнитесь! Здесь спрашиваю я! Я требую прямых ответов, без виляний. Где вы были в полночь на второе марта?
— В Истмен-парке. Гулял. Один.
Капитан громко засмеялся:
— Вот я вас и поймал! Попались, Деннетт! Вашу шляпу нашли в Колледж-хиллском лесу, неподалеку от тела Эстер Хексли!
Маленькие, пронзительные глазки капитана, глазки хищника, готового броситься на добычу, впились в лицо Деннетта.
— А теперь сознавайтесь! — прорычал Беррэдж. — Вы убили ее?
Деннетт не шелохнулся.
— Нет, — ответил он. — Не я.
— Деннетт! — капитан с трудом сдерживался. — Вы сознаетесь, не выходя из этой комнаты. Если не захотите, я вас заставлю. Есть способы заставить вас говорить. Понимаете?
— Это, кажется, называется «третья степень»?
— Называйте как угодно!
— Я слышал о ваших способах, капитан, о побоях, пытках и так далее.
— Слышали? Ну и отлично, — подмигнул Беррэдж. — Тем лучше. Значит, вы знаете, что вас ожидает. Правильно, Деннетт, будут и побои, от которых разлетятся ваши челюсти, будут пытки, а резиновый шланг изуродует вас, отобьет все внутренности, а потом будет раскаленное железо, пока вы не сознаетесь в убийстве девушки. Я заранее оглашаю всю программу. Не подвергайте себя лишним мучениям. Сознавайтесь скорее! Вы убили ее?
— Капитан, — сказал Деннетт, — мне надо кое-что сообщить вам.
— Валяйте сознавайтесь, пока шкура еще цела!
— Мне не в чем сознаваться. Клянусь, я ничего не знаю об убийстве и на этом буду настаивать.
— Посмотрим. Сперва все так говорят…
— Запомните, что я вам скажу, капитан Беррэдж.
— Ну, что там еще?
— Я не из породы сильных людей, — устало проговорил Деннетт. — И вы не прибавили мне сил тем, что держите меня два дня без пищи и сна. Но я не виновен; вы можете убить меня, но не сломить. Можете бить меня, истязать, я буду кричать, плакать, потому что пе выдержу физической боли. Я знаю, что такое боль, я был ранен на войне. Наверно, ваши побои не страшней шрапнели, но я боюсь их, мне трудно переносить их…
— Хорошо, что заранее понимаете, — прервал его Беррэдж. — Человеку вдвое больнее, когда он знает, что его ждет. Если бы вы не знали, что такое «третья степень», я рассказал бы вам. Она помогает нам развязать любые языки…
— Позвольте мне сказать… Я вас не боюсь! Если человек приговорен к смерти, он уже неуязвим — ведь он знает, что это самая сильная кара нашей дикарской цивилизации. Теперь вы мне обещаете то, что для меня хуже смерти, — боль и неправду… Все равно скажу, что я о вас думаю… Начинайте же, бейте меня, ну?.. Я же вижу вас насквозь, вы для меня совсем прозрачны, капитан…
— Да, несчастная крыса, я вас сейчас для начала стукну, да не один раз! — взвыл полицейский. — Но… подожду немного…
— Благодарю вас. Тогда мне нечего беспокоиться. Сбить меня с ног нетрудно… Вы фунтов на пятьдесят тяжелее меня, и я не умею драться… Не приучен, знаете… Но помните: вы бьете невиновного, и вам это прекрасно известно!
— Что-о?.. — Деннетт поднял руку, защищаясь от удара, но удара не последовало. — Что вы этим хотите сказать, Деннетт?
— Вот что: вы хотите взять меня на испуг. Я бедный человек, у меня мало друзей, в этом городе я чужак. Я рядовой учитель в захолустном колледже; странный малый со странными привычками, вроде одиноких ночных прогулок. У меня бессонница, понимаете? Вообще я идеальный экземпляр, которому легче всего приклеить «дело», когда начальник полиции должен раскрыть преступление, чтобы спасти свое лицо…
