Евгений Богат - Искатель. 1969. Выпуск №2
Вездеход круто осаживает неподалеку от туши, его фары высвечивают чудовище во всех мельчайших подробностях, до последнего волоска. Народ горохом сыплется из кузова, кучно обступая тушу. Таинственная в свете фар, очертаниями смахивающая на какого-то ископаемого ящера, она производит неотразимое воздействие. Ни у кого никаких сомнений.
— Братцы, ОНА! — взволнованно говорит Н., и у меня сразу отлегает от сердца: до сих пор я еще мог сомневаться, считать, что оказался либо жертвой собственного дилетантства, либо какого-то наваждения…
Утром подкапываем тушу, вездеход с наивозможной осторожностью вытаскивает ее из ямы повыше на берег и уезжает в село, чтобы возвратиться дня через два. Уезжают и все любопытствующие. Остаемся втроем: я, Н. и Валя — тот самый кудрявый белобрысый паренек, коллега биолога.
Н. размышляет вслух, все больше склоняясь к тому, что обнаруженное животное, разумеется, никакая не морская корова — скорее оно относится к отряду китообразных, семейству клюворылых. А вот волосатость — это и впрямь поразительно, причем странные какие-то волосы, похожи на паклю. Сивуч несколько дней полежит, и у него шерсть вылезает, а у этого чуда-юда даже не вырвешь. Какая-то поросячья волосатость — шерстинок мало, но они густо сваляны. Плавники и те обросли шерстью. Впрочем, это может служить доказательством крайней неподвижности зверя. Сочленения и кости мощные, но лопаток, где передние ласты сочленялись бы с туловищем, не находим (многого мы не находим, нет внутренностей, они либо вымыты, либо давным-давно растащены песцами). К разделке волосатого кита — так мы теперь называем находку — Н. привлекает и меня; если уж действительно меня ждет слава, то нечего стоять в сторонке, избегая черной работы.
— Странно, почему нет жировой прослойки, — бормочет Н. — Ему, должно быть, чертовски холодно.
Вгрызаемся ножами и топором в тушу, освобождая позвоночник. Работа движется медленно. Шкуру целиком снять невозможно — туша огромна, а инструмент тупой. Отрезаем только часть для экспертизы. На берегу много бочек, и все, что нужно будет увезти: кости, клочки шкуры, плавники, — все это тщательно засаливаем и складываем в них. Формалина у нас нет, да пока он и не очень нужен.
Около каждого отчлененного куска хребта биолог ставит бирочки: «КО ТИНРО, 14.6.66».
Валя советует:
— Ты хотя бы припиши: «Просьба не трогать».
— Ну да, — смеется Н. — Вот напиши, как раз и тронут.
В бухте Командора устраиваемся на ночлег. Вечер тихий-тихий, воспоминания приятны, рисовая каша с тушенкой хороша, а после каши… после каши я наливаю всем по наперстку болгарского коньяку (получил посылку; а плоская стеклянная фляга «OCEAN», в которую он перелит, найдена на берегу, и даже это неожиданное сочетание, эта ерунда волнует). Замечательно! Жарко горит печка, уединенность, заброшенность, волосатый кит, могила Беринга. Валя пересыпает из руки в руку десятка два разноцветных бусинок — все-таки нашел еще в песчаных ямах; похоже, этим бусам не будет конца. Право же, не так много в жизни подобных вечеров, их потом вспоминаешь с подробностями, трогающими сердце.
Я рассказываю о моей коллекции зубов китообразных, и, в свою очередь, Н. вспоминает с досадой, как выбросило в 1964 году за Никольским редкого кита-ремнезуба, но биологи не смогли им воспользоваться.
— Обработали мы того ремнезуба, голову, кости там, все сложили в ящики — такая находка, такая редкость, и мы о нем, по существу, ничего не знаем. Ну, пацаны баловались за селом и, ничего не подозревая, подожгли наши ящики. Мы их «замаскировали» — навалили сверху всякого хлама. Вот все и сгорело.
— И зубы? У него же были зубы?
— Вот я как чувствовал беду — забрал два его зуба. Только и осталось от всего кита.
Теперь у меня появилась новая забота на Командорах — достать зуб столь редкого кита. Неплохо бы найти самому этого ремнезуба!
Наконец закругляем работу по разделке волосатого кита — и все мое дальнейшее пребывание на островах окрашено славой первооткрывателя некоего чуда-юда, которое продолжают называть попросту морской коровой. Не говорят: это, мол, тот самый, который написал (и дальше следовал бы перечень моих книг), а говорят: это, мол, тот самый писатель, который нашел морскую корову. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться. Ко мне приходят малознакомые или вовсе незнакомые люди и просят фотографии волосатого кита. Однажды с такой просьбой пришел начальник поискового рейса со зверобойной шхуны «Мегры». Ну как не дать? Не для себя — для науки просит.
И вот уже стала мерещиться мне собственная фамилия, написанная по-латыни во всех справочниках-определителях и зоологических атласах мира. И статьи в мировой прессе, и фотографии волосатого кита.
Много позже Н. сказал своему руководителю по работе, вообще-то недоверчиво относившемуся к волосатому киту:
— А не ломимся ли мы в открытую дверь?
— Надо читать литературу, дорогой мой, — ворчливо посоветовал старый ученый, — в литературе либо сказано все, либо не сказано ничего.
В литературе — в толстых книгах корифеев и в щуплой периодике — о волосатом ките не сообщалось ни слова. Потому что, как говорится, прецедентов подобного рода еще не наблюдалось.
Однако разгадку следовало искать не в литературе, а в самом ките. И даже не обособленно в самом ките, а в его связях с окружающей средой. Разгадку я нашел случайно. Хотя, пожалуй, мне помог в этом неутихающий интерес ко всем без разбору выброшенным китам. Я обязательно должен был рассмотреть каждого из них вблизи, сфотографировать и пощупать, не шатаются ли зубы (если это зубатый кит).
Словом, я ходил в первооткрывателях всего месяца два, так что маленькая слава, успевшая за это время проникнуть с Командор на Камчатку, правду сказать, меня еще не утомила. Между тем приближалась пора самой что ни на есть грустно-прозаической развязки…
В середине августа незадолго до отъезда с Командор я путешествовал в одиночестве довольно далеко от места своей находки. Нет-нет и вспоминался мне таинственный кит-ремнезуб, а вдруг найду? Может же достаться человеку самое полное счастье, о каком он только смеет мечтать: вот он обнаружил ранее неизвестного науке волосатого кита, вот он вдобавок нашел и ремнезуба! И что же? Либо померещилось мне что-то вдали, либо действительно лежал на рифе какой-то кит — клюворыл или берардиус. Выброшен он был давно, и туша уже приобрела желтый цвет, явно проступили блеклые краски тления. Но чем ближе я подходил, тем все более смущало меня что-то резко белеющее в пасти.