Томас Рид - Квартеронка
— Как? Почему? — раздалось несколько голосов.
— Он, может, и получит молодую леди, — продолжал тот же внушительный голос, — но плантации ему не видать, как своих ушей.
— Почему? Что вы хотите сказать, мистер Моксли? — снова спросило несколько голосов.
— То, что говорю, джентельмены, — ответил прежний голос и снова повторил свои слова тем же самоуверенным тоном: — Молодую леди он, может, и получит, но плантации ему не видать.
— О, значит это правда? — восликнул новый голос. — Она несостоятельная должница? Да? А старик Гайар?..
— Скоро завладеет плантацией.
— Вместе с неграми?
— Со всеми потрохами. Завтра шериф наложит арест на все имущество.
В ответ раздались удивленные возгласы, в которых слышалось осуждение и сочувствие:
— Бедная девушка! Какая жалость!
— Нечего удивляться! После смерти старика она швыряла деньги направо и налево.
— Говорят, он ей вовсе не так много оставил. Большую часть имения он заложил сам…
Но тут приход доктора прервал этот разговор и избавил меня от жестокой пытки.
— Вы говорите, что встретили друга среди болот? — снова спросил он.
Я не решался ответить ему, помня о толпе за дверью, и сказал тихим, серьезным тоном:
— Дорогой друг, у меня было приключение в лесу. Как видите, я сильно поцарапан. Полечите мои ссадины, но не расспрашивайте меня о подробностях. По некоторым причинам я ничего не могу сказать вам сейчас. Потом я все расскажу. А пока…
— Хорошо! Хорошо! — прервал меня доктор. — Не волнуйтесь. Дайте мне взглянуть на ваши раны.
Добрый доктор замолчал и занялся моими царапинами.
В другое время перевязка этих болезненных ссадин была бы довольно мучительна, но только что услышанные новости так сильно взволновали меня, что я не чувствовал боли.
Я был в смертельной тревоге. Я горел нетерпением расспросить Рейгарта о делах на плантации, о судьбе Эжени и Авроры. Но я не мог, так как мы были не одни. Хозяин гостиницы и слуга-негр вошли в комнату, чтобы помочь доктору. Я не решался заговорить об этом в их присутствии, и мне пришлось сдерживать нетерпение, пока с перевязкой не было покончено и они не ушли.
— Скажите, доктор, что это толкуют о мадемуазель Безансон?
— Разве вы ничего не знаете?
— Только то, что услышал сейчас от этих болтунов за дверью. — И я передал Рейгарту слышанный мною разговор.
— А я думал, вам известны все эти новости. Я даже считал, что они-то и были причиной вашего долгого отсутствия, хотя и не представлял себе, какое вы имеете к ним отношение.
— Я ничего не знаю, кроме того, что случайно услышал здесь. Ради Бога, расскажите мне все! Значит, это правда?
— Совершенная правда, к сожалению.
— Бедная Эжени!
— У Гайара была закладная на все имение. Я давно это подозревал и боялся, что он ведет нечестную игру. Гайар подал ко взысканию и, говорят, уже введен в права владения. Теперь все принадлежит ему.
— Все?
— Все, что находится на плантации.
— А невольники?
— Тоже, разумеется.
— Все… все… и Аврора?
Я не сразу решился задать ему этот вопрос. Рейгарт не подозревал о моих чувствах к Авроре.
— Вы говорите о квартеронке? Конечно, и она вместе со всеми. Она такая же невольница, как и остальные. Ее продадут.
«Такая же невольница! Продадут вместе со всеми!» Однако я не высказал этого вслух.
Не могу выразить, в какое смятение повергли меня его слова. Кровь бросилась мне в голову, и я с трудом удержался от гневного восклицания. Но как я ни боролся с собой, я, видно, не мог скрыть своего волнения, ибо всегда спокойные глаза Рейгарта с удивлением остановились на мне. Однако если доктор и угадал мою тайну, он был великодушен и не задавал мне вопросов.
— Значит, все невольники будут проданы? — пробормотал я снова.
— Без сомнения, все пойдет с торгов — таков закон. Надо полагать, Гайар и купит плантацию, ведь она граничит с его землей.
— Гайар! О негодяй! А что же будет с мадемуазель Безансон? Неужели у нее нет друзей?
— Я слышал о какой-то тетке, у которой есть небольшое состояние. Она живет в городе. Должно быть, Эжени будет теперь жить у нее. У тетки, кажется, нет детей, и Эжени — единственная наследница. Впрочем, не могу поручиться, что это так. Знаю только по слухам.
Рейгарт говорил спокойным, сдержанным тоном. Мне даже сначала показался странным этот тон, но я понял причину его сдержанности. У него было ложное представление о моих чувствах к Эжени. Однако я не хотел разуверять его.
«Бедная Эжени! У нее двойное горе. Неудивительно, что она так изменилась в последнее время! Неудивительно, что она была так печальна!»
Все это я подумал про себя.
— Доктор, — сказал я вслух, — мне необходимо поехать на плантацию.
— Только не сегодня.
— Сейчас, сейчас!
— Дорогой мой Эдвард, вы не должны этого делать!
— Почему?
— Это невозможно, я не могу вам разрешить. У вас начнется горячка. Это может стоить вам жизни!
— Но…
— Нет, нет! Я и слушать вас не стану! Уверяю вас, вам грозит горячка. Вы не должны выходить из комнаты хотя бы до завтра. Утром — другое дело. Сегодня это невозможно.
Мне пришлось подчиниться, хотя я отнюдь не был уверен, что, оставшись дома, выбрал лучший способ спастись от горячки. Причина ее была во мне самом, а вовсе не в опасном ночном воздухе.
Сердце колотилось у меня в груди, кровь прилила к голове, сознание затуманилось.
«Аврора — невольница Гайара! Ха-ха-ха! Его рабыня! Гайар — Аврора! Ха-ха-ха! Это его я схватил за горло. Нет! Это змея! Ко мне! Помогите! Помогите! Воды, воды! Я задыхаюсь!.. Нет, это Гайар! Я держу его! Опять не он — это змея! О Боже! Она обвилась вокруг моей шеи! Она душит меня! Помогите! Аврора! Любимая! Не уступай ему!»
«Я умру, но не уступлю!»
«Я так и знал, благородная девушка! Я иду к тебе на помощь!»
Как она бьется в его руках! Прочь, дьявол, прочь! Аврора, ты свободна! Свободна! Ангелы небесные!
Таковы были мои сны в эту ночь — лихорадочный бред помутившегося рассудка.
Глава XLI. ПИСЬМО
Всю ночь я то впадал в забытье, то просыпался, то бредил, то вновь приходил в себя.
Ночь не принесла мне отдыха, и утром я проснулся, почти не освеженный. Некоторое время я лежал, припоминая все события вчерашнего дня, и думал, что же теперь предпринять. Наконец я решил тотчас же ехать на плантацию и собственными глазами убедиться, что там происходит. С этим решением я встал.
Одеваясь, я случайно взглянул на стол и увидел письмо. На нем не было марки, и оно было подписано женским почерком: я сразу догадался, от кого оно.
