Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы
А теперь внизу были видны решетчатые башенки. Около них работали. Ибадулле не нужно было спрашивать, он понимал. И он думал о своем бывшем друге Шейх-Аталык-Ходже и о других учителях ислама, вспоминал их речи, полные ненависти именно к этим людям, думал о несчастном народе, мыслями которого они хотели владеть. И как часто народ верит им, не замечая их злобы и жадности, не сознавая своего угнетения!
И ведь сам он, Ибадулла, соглашался, считал, что его родной народ в плену у коммунистов и ждет освобождения от власти Москвы. Невозвратимые годы погибли в праздной и глупой надежде на восстановление в Узбекистане власти какого-нибудь эмира, подобного Алим-Хану…
На высоте было прохладно. В кабине самолета гулял свежий воздух. Закрыв глаза, дремала Фатима, девушка с непокрытым лицом.
Счастливая: когда она станет женой, ее муж не будет бояться, что оспа или чума оставят его одиноким бездетным вдовцом.
Ибадулла вспоминал предложение муллы Аталыка, рассказы коммуниста на железнодорожной станции и надпись на колонне хонако Файзабад. Аталык и ревнители ислама – союзники американцев. А если они забросят отраву в Узбекистан, чтобы убить людей на станции, и в родном городе, и Мослима, и Мохаммед-Рахима, и всех, кто нападает на пустыни? И Фатиму, прежде чем она сделается матерью? Ее милое лицо почернеет, опухоль закроет ясные смелые глаза… Нет, этого нельзя допустить!
IIIЛюди, люди, люди… После пустыни Ибадулле казалось, что здесь собралось особенно много народу. На аэродроме стояли и двигались самолеты, радиорупоры кричали слова команды. Все торопились. Одни собирались улетать, другие, как Ефимов, Фатима и Ибадулла, только что прибыли.
Они сели в автомобиль. По дороге с аэродрома Ибадулла видел много автомобилей с людьми, с грузами. Машины тоже спешили, нетерпеливые, как люди.
Автомобиль широкой дугой объезжал железнодорожную станцию, скрытую за какими-то деревянными строениями. Тянулись подъездные пути. Местами рельсы лежали прямо на земле, виднелись едва присыпанные песком новые шпалы, казавшиеся очень высокими.
Около путей высились горы самых разнообразных вещей: бревна, доски, ящики, штабеля камня, бочки, мешки, пачки железных листов, стальные балки, громадные круги тонкой и толстой проволоки, решетчатые колонны из железа, опять мешки, ящики… Всего было так много, что рябило в глазах. Ибадулла не знал названий многих удивительных и странных вещей, которые находились здесь.
На подъездных путях двигались паровозы, тащили за собой или толкали вагоны. Паровозы и вагоны были могучие, громадные, не такие, как в Дели и Пешаваре. Ибадулла не мог понять, откуда могло взяться сразу и в одном месте такое богатство и кто мог изготовить такое количество вещей?
За станцией оказалось странное поселение – особенный город, в котором не было ни одного большого дома и все постройки не из сырого глиняного кирпича, а из дерева. Их стены были сложены из ровных брусков или щитов, а крыши – не плоские, а острые, из серых плиток. Нет, здесь были и старые дома с глиняными стенами, но они терялись среди новых. Автомобиль медленно двигался по неровным, еще не мощенным улицам. Этот странный город, как видно, только что родился.
Ибадулла едва не изменил себе: ему хотелось говорить, задавать вопросы, но он не знал, что сказать. Пока он собирал слова, глаза уже видели новое.
Вдруг вдали показалась громадная река. На ее берегу обрывался город. Автомобиль остановился на недостроенной улице, и Ефимов взял Ибадуллу за руку:
– Приехали!
Ефимов и Фатима уже стояли у подъезда двухэтажного дома с толстыми стенами под красивой штукатуркой. За большой входной дверью оказалась комната. Ефимов поздоровался с человеком, сидевшим за столом рядом с дверью, ведущей внутрь дома, и все трое прошли в следующую комнату.
Им навстречу, огибая громадный письменный стол, шел какой-то человек и говорил:
– Какие нетерпеливые люди! О-о-о! Товарищ Ефимов, дорогой! Совсем нашел реку или тебе только показалось? Какую телеграмму я от тебя получил! Просто не сплю, тебя жду! – шутил этот человек, здороваясь с Ефимовым.
На нем был очень широкий полотняный костюм, черная тюбетейка на затылке, а лицо, настоящее узбекское, широко улыбалось.
– Салам, товарищ Шаев, салам! – приветствовал его Ефимов, пожимая руку Шаева обеими руками.
А Шаев еще громче смеялся и все говорил без передышки – его рот был полон словами:
– Совсем узбек стал! Слово «салам» выучил, старшему человеку обе руки подает! Покажись. Ай, ай. И лицом на узбека стал похож. А нос московским остался, нашего загара не принимает. Которая с него шкура слезает, считал, скажи? Ну, как путешествовал? Помнишь, что Пржевальский писал: путешественник по Средней Азии должен мириться с тремя неприятностями: с ощущением нечистоты тела, с плохой водой и с насекомыми, от которых почесываются… Ха-ха! Насекомых мы в кишлаках повывели, а воду ты сам должен достать.
Так же весело Шаев здоровался с Фатимой:
– Ай, ай! Похудела, а красота осталась.
Пришла очередь Ибадуллы, и он заметил, что на веселом лице товарища Шаева сидят весьма внимательные глаза с пристальным взором.
– Мой помощник, – представил Ибадуллу Ефимов.
Шаев пригласил всех сесть и вышел. Через открытую дверь Ибадулла слышал, как он назвал кому-то несколько имен и фамилий. Но внимание Ибадуллы тотчас же отвлеклось другим. На стене висела огромная карта. Она занимала всю стену от пола до потолка. Вот черный многоугольник – это Ташкент. Под ним извилистая синяя лента Сырдарьи. Налево и выше – кусок Аральского моря и многопалая дельта Амударьи…
Ибадулла подошел к карте и, прикоснувшись пальцем к толстой бумаге, присел на корточки, чтобы лучше видеть низ карты. Во многих местах он нашел тонкие красные нити: сеть орошения, это было ясно. В паутинах оросительных систем прятались рисунки: фруктовые деревья, хлопок, пшеница, виноград, рис. Вот пальмы. Рисунки были понятны. Конечно, так будет, если появится вода.
Ибадулла поднялся. Перед ним был Узбекистан. Он узнавал оазисы. По всему течению Зеравшана – Золотораздавателя, расширяясь и сужаясь, в зеленой краске тянется возделанная земля. Аллакенд, сжатый песками; Каршинский оазис. Между Аллакендом и Карши Ибадулла нашел точку на змеистой линии железной дороги – это знакомая маленькая станция. Вверх от нее, где прошли изыскатели, не было ни одного зеленого пятна почти до самых гор.
Ибадулла отступил, и изображение выпукло встало перед его взором. Карта была особенная, не типографская, а созданная рукой художника, почти картина. Земля родины… Сверху и справа в нее врезались извилистые черные штриховки гор. Отроги казались мягкими, но Ибадулла знал, как остры камни, спрятанные в этих очертаниях. Снизу и слева наступала желтая отмывка бесплодия пустынь, от них веяло зноем и тоской. Но однообразие желтизны нарушалось россыпью красных точек. Кое-где врезались синие черты, они перекрещивались красными, а местами были только красные.
