Густав Эмар - Перст Божий
— Боже! Неужели же мне суждено навек остаться в этой пещере?
— Вы так скучаете здесь, не правда ли? — сказал он с упреком.
Девушка ничего не ответила.
— Значит, мое присутствие так тяготит вас? Я вам противен?
— Нет, я вам обязана жизнью; вы убили подосланных ко мне убийц. Я признательна вам за эту услугу и не только ради себя, но и ради человека, которого я люблю больше моей жизни и который не перенес бы моей смерти.
— Не говорите мне этого! — проговорил он мрачным голосом.
— Отчего?
— Вы знаете, почему я вас спас, сеньорита?
— Вы говорили мне: чтобы освободить своего господина, отдав меня за него в выкуп.
— Да, для этого, но еще и по другой причине.
— А именно? Скажите!
— Нет, вы не узнаете ее. Если я вам скажу, вы проклянете меня, а я не хочу этого!
— О! Наранха, не смотрите на меня так! — воскликнула она в ужасе, — я боюсь вас!
— А! Вижу, вы поняли меня!
— Несчастный! — пробормотала она.
— Да, несчастный, и очень несчастный, — проговорил он разбитым голосом — вы никогда не узнаете, сеньорита, что я выстрадал, и как я еще страдаю: у меня в сердце ад! — Не бойтесь меня, мое уважение к вам еще сильнее того безумного чувства, которое гложет мое сердце!
— Бедный Наранха! — сказала она с сочувствием.
— Вы жалеете меня, такого дурного человека! О! Как вы добры! Благодарю и за это! Будьте счастливы!
— Счастлива, увы!
— Да, я поклялся в этом час тому назад. Человек, которого вы любите, еще раз спас мне жизнь!
— Торрибио!
— Не произносите его имени, мне это слишком тяжело. Чтобы устроить ваше счастье, я забываю все, даже свою привязанность, которая была для меня — все в жизни. Я изменяю моему господину, я отдаю его на съедение врагам! О! Какой я подлец! Но вы будете счастливы, а до остального мне нет дела. Пойдемте, уйдем скорее отсюда; если я промедлю, то у меня, может не хватить сил на эту жертву.
— Что вы хотите делать?
— Отдать вас тому, кого вы любите и без кого не можете жить!
— О! Господь вознаградит вас, Наранха, этот поступок искупает все ваши грехи!
— Идите же, идите, — проговорил он с блуждающим взором, — я за себя не ручаюсь…
— Хорошо, Наранха! — вдруг проговорил, выступая вперед, дон Торрибио. — Вы не обманули меня, помня свое обещание. И я, в свою очередь, не забуду этого!
— Вы! Вы здесь! — вскричал в ужасе самбо и добавил, говоря сам себе: — Сам Бог привел его сюда, моя жизнь кончена!
— Что вы хотите сказать?
— О! Торрибио, наконец-то вы пришли! — воскликнула донья Санта, бросаясь в его объятия, с глазами, полными слез.
— Бесценная Санта! — ответил молодой человек, страстно прижимая ее к груди.
— Уйдем, уйдем! — начала она в избытке счастья.
— Да, — вскричал Наранха глухим голосом, — уходите, уходите скорей! — И он при этом вытянул руку, точно указывая им дорогу.
Его лицо побагровело, глаза заблестели от внутренней лихорадки и сам он конвульсивно вздрагивал, следя диким взглядом за движениями девушки, увлекаемой доном Торрибио, который уносил ее на руках, так она была слаба.
Сзади этой группы шла Лолья Нера с доном Руисом и Пепе Ортисом.
Но Наранха не видел никого, кроме доньи Санты.
— Она уходит! — пробормотал он. — Все кончено, я больше не увижу ее… Я один… Я — изменник моему господину!.. Подлец!.. Подлец… Но нет, я безумец. Ведь она будет счастлива, бедное дитя! Для меня же все кончено…
Охотники и обе девушки уже подходили к выходу из подземелья; вдруг они все вздрогнули и вскрикнули. Из грота раздался выстрел: то Наранха покончил с собой.
ГЛАВА XV. В которой обнаруживается перст Божий
Было около четырех часов утра; ночь была теплая, все небо покрыто тучами; в воздухе чувствовалось удушье; ветер свистал, сгибая деревья и с треском ломая их ветви; дождь начинал падать крупными каплями; гром повторялся эхом горных пещер. Словом, все предвещало страшную грозу.
Асиенда дель-Энганьо выступала темным пятном с вершины воладеро. Казалось, ее обитатели, если таковые имелись в данную минуту, были погружены в глубокий сон.
Однако в действительности было не так, хотя из окон асиенды и не виднелось ни одного огонька.
В богатом кабинете с роскошной обстановкой сидел, не разгибаясь, человек перед столом, заваленным бумагами.
Читатель, конечно, узнал его: это был дон Мануэль де Линарес, бывший губернатор Соноры, низвергнутый президент республики трех штатов и глава страшного союза платеадос, все еще веривший в свое всемогущество.
Дон Мануэль был бледен и расстроен; его усталое лицо носило отпечаток разочарования, глаза блестели и взгляды блуждали с беспокойством, стараясь проникнуть сквозь темноту в отдаленные углы кабинета, которых лампа с абажуром, стоящая на столе, не могла осветить. Малейший шорох, стук крыльев ночной птицы о стекла пугали его; он машинально хватался за пистолеты, устремив взгляд на тень, представлявшуюся его воображению угрожающим призраком. Но, видя, что ничего не двигается, он горько усмехался, его измученная грудь вздыхала с облегчением, и он вновь принимался за прерванную работу.
Вот уже несколько дней, как в душу этого человека закрались мрачные предчувствия; то не были угрызения совести, так как он не имел души. Но все его злодеяния с поразительной ясностью вставали перед ним вереницей, и этот человек, доселе не ведавший страха, чувствовал себя способным лишиться чувств; он дрожал, припоминая количество своих жертв, и сознавал, что его час пробил и возмездие близко.
И все-таки он верил в безопасность на своей асиенде.
Враги его до сих пор не могли открыть его убежища; значит, они были бессильны. И не глупо ли так беспокоиться и создавать себе химеры, когда ему ничего не угрожает?! Ведь неприятели думали, что он скрылся в Соединенных Штатах. Теперь нужно только переждать, пока пройдет гроза, а до тех пор сидеть спокойно и не показываться. В Мексике все возможно! Вот уже прошло два месяца; весьма возможно, что через несколько дней все будет кончено, и он опять сделается властелином.
Подобными рассуждениями и еще многими другими дон Мануэль старался успокоить себя, но напрасно. Его страх увеличивался и предчувствия все также преследовали его.
Однако он окончил свою работу: все свои бумаги, перевязанные и пронумерованные, он спрятал в секретный ящик письменного стола; затем написал несколько писем и запечатывал последнее их них, когда пробили часы.
— Четыре часа уже! — пробормотал он. В эту минуту сверкнула молния, ослепившая дона Мануэля своим зеленоватым блеском; раздались раскаты грома.
— Гроза! — сказал он с досадой. — Все против нас! Что нам делать? Не лучше ли отложить отъезд на завтра? Собственно говоря, нам нечего спешить!
