Хэммонд Иннес - Исчезнувший фрегат

— Конечно же нет. Я лишь хотел удостовериться, что Родригес все верно передал. Он очень кратко это описал. Если мне не изменяет память, он сообщает, что семья Гомес уже была в родственной связи с ирландцами, так что они без особого труда подыскали обедневшего землевладельца с красивой незамужней дочерью. Отсюда в вашей фамилии появилось «Коннор», верно?

Кивнув, Гомес подтвердил.

— В дикой спешке ваш дедушка, Эдуардо Гомес, получил специальное разрешение на бракосочетание, или как там это у вас называется, от папы римского.

Гомес опять кивнул, с пристальным взглядом ожидая дальнейшего.

— И они поженились в Ирландии, в Ратдраме, в графстве Уиклоу, так?

— Да, но они почти сразу вернулись в Аргентину.

— Так кто же ваша мать? Не Розали, певица из ночного клуба?

— Нет, конечно нет. Я наполовину ирландец.

Уорд рассмеялся.

— Значит, ваша мать — та ирландская девушка, Шейла Коннор, вы это хотите сказать?

— Разумеется, говорю же вам…

Он запнулся, вдруг осознав, что это значит.

— Шейла Коннор, она же миссис Хуан Гомес, также и мать Айрис Сандерби, — сказал Уорд совсем тихо. — Это значит, что вы с Айрис Сандерби брат и сестра. Вы это понимаете?

Повисла тишина, и Уорд обернулся к Айрис Сандерби с улыбкой, более похожей на ухмылку.

— Я просто хочу знать, в какой компании мне предстоит отправиться в Южный океан.

Она побледнела. Понимала ли она, что ее безрассудная страсть к этому человеку была кровосмесительной?

— Матерь божья!

Уорд переводил взгляд с Айрис на Гомеса и обратно.

— Полагаю, вам двоим нужно кое-что посущественнее, чем спецразрешение папы римского, если вы собираетесь продолжать в том же духе.

Он обернулся к Гомесу, вытянув шею вперед.

— Но, может, вы все же ошиблись и в действительности та сицилийская женщина…

Улыбаясь сам себе, он не стал развивать свою мысль дальше, а предложил Айрис Сандерби пойти в ее комнату и собрать свои вещи.

— Мы уедем сразу же, как только я поговорю здесь напоследок с вашим другом. Вы пойдете с миссис Сандерби, — добавил он, обращаясь ко мне. — Поможете собраться. Она еще немного не в себе, хотя ее уже отпускает.

Немного не в себе — это было слишком мягко сказано. Думаю, если бы меня там не было, она сразу бы улеглась спать.

— Ублюдок! — повторила она несколько раз, кругами расхаживая по комнате.

Не знаю, кого она имела в виду — своего брата или Уорда. Потом она неожиданно повалилась на кровать и закрыла глаза.

— Где ваш чемодан? — спросил я и принялся выдвигать ящики, чтобы понять, сколько вещей предстоит упаковать.

— Под кроватью. Где ему еще быть, по-вашему?

Мне пришлось встать на колени, чтобы его достать, и она в этот момент вцепилась пальцами в мои волосы.

— Вы осуждаете, да?

— Что?

Я ухватил чемодан, а другой рукой разжал ее пальцы на своей голове.

— А как бы я еще могла вытащить из него координаты?

— И вам это удалось?

Но теперь она вдруг заснула или впала в прострацию, не знаю, что именно. Я положил чемодан на другую кровать и начал складывать в него содержимое ящиков. В основном там были теплые вещи, легкие хлопковые и шелковые платья, блузы, юбки, джинсы, колготки, трусы, бюстгальтеры, и все это пахло ею: смесью ароматов парфюмерии, пудры, пота и особенного запаха ее тела. К тому времени, когда я упаковал вещи из комода, а сверху сложил ее туалетные принадлежности, я с трудом смог закрыть чемодан. Я выставил его за дверь, сверху положив ее куртку и малиновое с золотистым пальто. Обувь! Я совсем забыл о ее обуви. И когда я сложил ее в полиэтиленовый пакет, который нашелся под туалетным столиком, я положил руку ей на плечо, собираясь ее растолкать. Но вместо этого я уставился на нее, вспоминая тот миг возле «Катти Сарк», когда мы с ней в первый раз встретились глазами.

Она казалась такой спокойной и расслабленной, лежа с закрытыми глазами, с лицом, лишенным всякого выражения, — просто цветущая здоровьем безупречная плоть, слегка смуглая кожа, как Мадонна, очень красивая. Жалко было будить ее. Она так тихо дышала, что ее грудь почти не поднималась, а губы казались полнее, чем я их помнил, рот шире, а едва выглядывающие зубы были белоснежными.

— Миссис Сандерби!.. Айрис!

Я легонько потряс ее плечо. Ее ресницы вздрогнули, и губы едва заметно шевельнулись.

— Мы уезжаем, — сказал я.

— Нет.

Ее глаза, ярко-синие, неожиданно широко распахнулись. Но в них никакого выражения, просто широко открыты, и их синий цвет очень насыщенный, почти фиолетовый.

— Только если он поедет.

Она говорила медленно, с явным усилием.

— Идемте, — сказал я, крепче сжимая ее плечо.

Ее губы вновь шевельнулись, и я склонился над ней.

— Что такое?

— Я говорю… он мне… не брат.

Я покачал головой.

— Я вас не понимаю.

— Вы ведь так думаете, да?

Неожиданно она села на кровати прямо, глядя на меня в упор.

— Вы и Айан Уорд этот. Говорю вам, он мне не брат. Он говорит, что брат, но это не так. Я это знаю. Я это чувствую. Здесь. — Она прижала ладонь к животу. — Нутром.

Я не знал, что и сказать.

— Если верить Родригесу…

— К черту Родригеса! Я знаю. Когда я ложусь с ним в постель и он во мне, в эту секунду я это знаю наверняка.

Она скинула ноги с кровати.

— Ладно, идемте.

Подняв ноги, она пошевелила большими пальцами передо мной.

— А моя обувь? Я не пойду босиком.

Я вынул из пакета пару крепких башмаков, и все то время, пока я их на нее натягивал, она не сводила с меня пустого взгляда широко раскрытых глаз с ненормально большими зрачками. Я понес ее вещи к машине. Уорда нигде не было видно, но был слышен негромкий шум голосов со стороны конюшни. Я крикнул, что мы готовы, но мне никто не ответил, и, когда я вернулся в спальню, я обнаружил ее лежащей на спине на кровати с тем же самым бессмысленным взглядом, устремленным в потолок.

— Вы в порядке?

Впрочем, я, должно быть, говорил с трупом — она была очень бледна и неподвижна. Кто-то где-то играл на дудочке, жалобные звуки наполняли горячий воздух. Я сильнее открыл раздвижное стекло в двери, чтобы было лучше слышно. Как таковая мелодия отсутствовала, тем не менее ноты складывались в созвучия, неодолимо захватывающие внимание. Эти примитивные звуки затронули во мне что-то глубинное, будто сам Пан играл на свирели, а не какой-нибудь работник-индеец извлекал тянущие душу ноты из примитивного инструмента.