Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Машина притормозила в облезлом переулке, который освещался слабым мерцающим светом вывески аптеки. Старая собака валялась в дорожной пыли, и даже не подняла голову, заслышав шаги Тео. Впрочем, и ему было не до уличного пса, на боку которого сквозь грязную шерсть проглядывала лишайная проплешина, покрытая бурой коростой.
Колокольчик над дверью испуганно звякнул. Колченогий табурет в дальнем углу, на котором обычно восседал старый аптекарь, безадресно щурясь в пространство раскосыми глазами, пустовал. Тео с облегчением проскользнул в закуток, где обитал Шнырь. Дверь в его каморку была полуоткрыта, хотя прежде, как отмечал Тео, он с маниакальной тревожностью запирал ее на все замки. Тео осторожно толкнул дверь, и она мягко уперлась во что-то тяжелое на полу.
— Шнырь, — ломким шепотом окликнул Тео. — Шнырь, ты тут?
Он протиснулся в узкую щель и тут же зажал руками рот, чтобы не закричать. Все в комнате, где и прежде не было особого порядка, было перевернуто вверх дном. На стуле в углу, скорбно склонив голову, сидел мастер Ху. Его руки были стянуты за спиной, голени примотаны клейкой лентой к ножкам стула, а изо рта торчал кляп. Он был мертв. Шнырь с разбитым лицом лежал на полу в луже собственной крови. Тео медленно попятился, пока не уперся спиной в дверной косяк. Он выскочил в проулок и огляделся, лихорадочно вспоминая, где припаркован автомобиль. И только сейчас сообразил: собака у крыльца издохла: ее пристрелили, и только слепому идиоту, как он, могло показаться, что она просто дрыхнет, разморенная полуденной жарой. Только слепому безмозглому идиоту. Тео быстро сел в машину и захлопнул дверь.
— Ну что, теперь будешь спать как убитый? — бросил через плечо Чжен, лениво трогаясь с места.
— Как убитый, — эхом повторил Тео, обхватив руками лежавший на коленях рюкзак. — Поехали скорее.
Глава 6
Ли Чи умчалась в Ганзу, а Тео остался под строгим надзором в резиденции. Он днями напролет бесцельно слонялся по опустевшему особняку и тихому саду.
В детстве ему отчаянно хотелось завести кого-то: молчаливую преданную собаку, которая теплым, покрытым мягкой шерстью боком будет приваливаться к его ногам, пока он читает или занимается. Которая будет раз за разом притаскивать обмусоленный мячик и облизывать его лицо, и уши, и ладони, когда он загрустит. Или своенравную кошку, которая будет круглые сутки наблюдать за ним прищуренными янтарными глазами, нежась в косом луче солнца на паркете. Или на худой конец черепаху с уродливой кожистой шеей, изогнутыми, как бумеранги, когтями и шероховатым панцирем. Любое живое, дышащее существо, лишь бы его сопение и возня разбавляли неизбывную тишину его комнаты.
Тео взялся перечитывать книги, которые прежде читал по рекомендации Вольфа, и находил странное утешение в узнавании сюжетных коллизий и отдельных фраз: в мире, где все изменилось, хоть что-то осталось на своих местах. Впрочем, он все чаще откладывал ридер, уставившись в пространство невидящим взглядом. В его голове созревал план бегства. Он и сам, в полной мере осознавая безнадежную обреченность замысла, рассматривал это, скорее, как интеллектуальное развлечение, игру в «А что, если..?», которой его научил старый советник Юнг. И каждый раз маршрут бесславно обрывался на безымянном таможенном пункте, где требовалось предъявить разрешение на выезд за пределы страны. Тео представлял жалкий вид, с которым он будет лепетать что-то невразумительное под тяжелыми взглядами вооруженных пограничников, и внутри все сжималось. О последующем за его поимкой разговором с Ли Чи он боялся даже думать, лежа без сна в темноте громадного пустого дома, такой чужой и чуткой, что его бунтарские мысли отдавались эхом в дальних комнатах.
Иногда он вынимал шлем. Намеренно не слишком часто, потому что его самого пугала растущая зависимость от новых доз чужих воспоминаний, которые отзывались в нем нежданным камертоном. Словно он день за днем проживал скрытую от всех, тайную жизнь, приобретая опыт, который прежде был непознанной территорией.
Ворочаясь как-то без сна — среди ночи разразилась страшная гроза, небо расчерчивали вспышки молний, на короткий миг озаряя комнату бледным потусторонним светом, и лишь спустя мучительно долгое время раздавалось утробное рычание грома, — он вытянул из-под кровати коробку и достал шлем. От неловкого движения одна из боковых панелей из нанопластика слегка сдвинулась. Он подцепил ее ногтем и приподнял. Под панелью было несколько одинаковых кнопок и крошечный тумблер. Разумеется, никакого руководства по пользованию к шлему не прилагалось, Тео наугад понажимал кнопки, пощелкал тумблером, но, не замечая каких-либо видимых изменений, вернул панель на прежнее место.
Он натянул шлем и опустил прозрачное забрало. Особенно яркая вспышка молнии осветила комнату. Тео почувствовал резкий укол в основание черепа и потерял сознание.
Он очнулся на ледяном полу. Спина и плечи затекли от неудобной позы, а голова просто раскалывалась, словно накануне он снова выпил на спор ханьской подогретой водки. Тео стянул шлем и отшвырнул его в сторону. С трудом поднявшись, он прошлепал в ванную, действуя скорее на ощупь, чем полагаясь на зрение, и встал под прохладный душ.
— Где я?
Услышав хриплый, надтреснутый голос, Тео выронил душ и вжался в угол, пытаясь проморгаться. В ванной он был один, в этом не было никаких сомнений.
— Скажите, умоляю, где я?
— А ты… ты вообще кто?
— Аскар Каримов.
— Так. И какого черта ты делаешь в моей ванной, Аскар Каримов?
— Я не знаю, — в голосе чувствовалось неподдельное отчаяние. — Последнее, что я помню, — камеру в городской тюрьме Нуркента.
— Почему я тебя не вижу, а только слышу? Причем в своей голове?
— Я не знаю, — паника в голосе нарастала с каждой минутой.
Тео поспешно завернулся в полотенце.
— Стой, — сказал голос. — Вернись к зеркалу. Кажется, я тебя помню. Ты — тот светловолосый мальчишка, который стоял за спиной стервы Ли, когда меня показали ей, как загнанного зверя, прежде чем переправить в тюрьму.
— Ты — тот старик? А теперь давай вернемся к началу: как ты оказался в моей голове?
— Я пробыл в камере не очень долго — не знаю точно, сколько дней, потому что там была кромешная темень, только иногда дверь открывалась, и на пол ставили
