Михаил Демиденко - За Великой стеной
Они пришли к бухте слишком рано. Тощий рожок луны продолжал светить как фонарь. Скоро кончался месяц рамазана, великий мусульманский пост, после которого даяки наедятся вдоволь и отправятся на охоту в римбу — в облаву на двух оставшихся в живых смертников... Это будет увлекательная охота, увлекательнее, чем преследование оленя или кабана. И двое беглецов получат то, что им предназначено аллахом.
Пройдоха Ке и Мын не изнурили себя воздержаниями, скорее наоборот, вынужденное безделье налило их мускулы силой, а желание спастись обострило слух и зрение.
Они лежали в зарослях... База была отлично замаскирована, и, если бы Мын и Ке не строили ее сами, они бы не догадались, что буквально в ста метрах от римбы в скалах выдолблены пакгаузы, емкости для горючего и масла, жилые помещения, а на верхушке скалы вращается антенна радара, готовая предупредить гарнизон пиратского убежища о приближении чужого корабля или самолета.
Толстый Хуан появился, когда луна села за горизонт. На плече, обхватив его могучую шею лапками, сидела Балерина. Она, как и даяки, боялась ночи, боялась неясных теней в римбе и поэтому прилипла к хозяину.
— Мын, иди сюда, — захрипел в темноте Хуан. — Садись на узел и держи Балерину...
Он бросил к ногам китайца огромный узел — все имущество, которым он владел на этом проклятом острове. Деньги-то, наверное, у Хуана водились, но были припрятаны в каком-нибудь банке на континенте. Он не питал иллюзий. Волей-неволей ему приходилось тянуть повозку мадам Вонг вместе с даяками, немцем и японцем... Если бы его заподозрили в желании дезертировать с острова, с ним немедленно бы расправились без суда, а тем более следствия — сбросили бы со скалы или разворотили живот пулей.
Балерина завизжала и еще сильнее прилипла к хозяину — она боялась незнакомых людей и не хотела оставаться с Мыном. Обезьяна доверилась Ке. Она сидела с Ке в обнимку, Хуан и китаец растворились в темноте.
Уменье ожидать — наука трудная и сложная, и не каждому она дается. Русский полководец Суворов в основу своих побед положил стремительность и натиск, древние китайские полководцы побеждали терпением — победу одерживал тот, кто лучше умел выжидать. Для экспансивных европейцев подобная выдержка непонятна. Восток есть Восток. Я знал случай, который произошел в двадцатых годах. В суматошном Шанхае была красильная мастерская, где красились ткани по особому рецепту. Краски получались сочными, они не боялись солнца и времени. Секретом окраски владели хозяева мастерской, секрет передавался из поколения в поколение и никому постороннему не доверялся. В мастерскую приняли на работу глухонемого мальчика. Он был послушным и безропотным. Несколько лет он работал подручным, и хозяева доверяли ему, — глухонемой не мог никому рассказать секрета красителей. И каково было удивление мастера, когда мальчик заговорил и открыл свою мастерскую. Восемь лет притворялся глухонемым, чтобы выведать тайну... В Европе подобное немыслимо.
Пройдоха Ке умел ждать, но даже для него минуты вытянулись в часы. И когда он отчаялся, послышался условный сигнал — крик древесной лягушки. Пройдоха Ке схватил узел, потащил его вниз по тропинке к причалу, где качался на мелкой волне единственный на базе катер.
На гальке лежал убитый даяк, охранник... Его «снял» Хуан. Мын гремел гаечными ключами в машинном отделении катера, Хуан сдернул чехол со скорострельной пушки.
— Хуан, — высунулся из люка китаец, — в баке почти нет бензина.
— Черт! — Хуан начал ругаться вполголоса на всех языках, которых он не знал, но на которых отлично умел сквернословить. — Сидите здесь, я принесу две канистры... Как же я не учел! Они нарочно держат баки пустыми, чтобы никто не сбежал. Ключи от горючего носит с собой Комацу-сан.
— Комацу-бака, — добавил Пройдоха, наконец осмелившийся произнести вслух в оскорбительном тоне имя японца.
— Черепаха или сатана — не имеет значения, — ответил Хуан. — У меня на кухне есть бензин, две канистры. Я растапливал им печки. Сидите, скоро вернусь.
Балерина рванулась за хозяином — странно, обезьянка не спала. Ночью обезьяны спят, они, как курицы, ложатся и встают с лучами солнца. Видно, общение с людьми заразило и ее бессонницей. Пройдоха схватил Балерину, она вырвалась, укусила его за палец, но он удержал ее.
— Успокойся, тихо!
Мын скрылся в люке — он подготовил мотор к запуску...
— Совершенно пустые баки? — не поверил Пройдоха и заглянул в люк. Он держал Балерину под курткой, и та затихла пригревшись, сладко засопела как ребенок.
— Немного есть, — отозвался Мын. — Мало-мало есть.
— Две канистры тоже мало...
— Да, — согласился Мын. — До материка не добраться. Ничего, Хуан знает, где мы находимся, и как-нибудь, хоть под парусами, доплывем до какого-нибудь острова. Там купим горючее.
— Если нас не схватят в море, — сказал грустно Пройдоха. — Нас будут искать. Они кинутся следом.
— Будем мало-мало прятаться, — сказал весело Мын. — Я живой не сдамся — мы убили их человека. Его автомат я беру себе. Я живым не сдамся...
Мын потряс автоматом, точно давал клятву.
Прошло полчаса. И вдруг в стороне бараков рассыпался веер трассирующих пуль, донеслись выстрелы. Мын и Пройдоха выскочили на палубу. Под курткой у Ке забилась Балерина. На скале моментально вспыхнул прожектор, и луч заметался по бухточке.
— Заводи мотор! — закричал Пройдоха. Он выкинул из-под куртки Балерину, бросился к автоматической пушке: Ке умел стрелять из всех видов оружия, недаром он родился во Вьетнаме. Он навел пушку на башню и, прежде чем луч прожектора ослепил его, дал очередь. От катера к скале протянулась огненная дорожка, потом вспыхнули разрывы, прожектор потух.
— Собаки! — выругался Пройдоха, вытирая пот с лица: он ликвидировал не только прожектор, но и вывел из строя электрический шестиствольный крупнокалиберный пулемет.
— Где Толстый Хуан? — высунулся из машинного отделения Мын. Мотор внизу работал, сжигая драгоценное горючее... — У них есть еще пулемет? Они расстреляют нас...
— Не знаю!
Пройдоха действительно не знал, есть ли еще пулеметы на скале. Этого не мог знать даже сам Хуан — Комацу-сан никому не доверял, он умел преподносить такие сюрпризы.
Были ли еще пулеметы или нет, для Пройдохи это уже не имело значения. Он не выпускал гашетку скорострельной пушки, ее ствол рыскал в темноте, повторяя линии скал, обозначившихся на посветлевшем небе.
