Сергей Гомонов - Душехранитель
Гарик бежал от этой дачи сломя голову.
ЗА ДВАДЦАТЬ ТРИ ДНЯ…
— Он очень умен. Но ум его зол, — предсказательница Нереяросса сломала ветку, бросила ее в костер и поднялась. — Очень зол…
Голос ее растянулся в воздухе и смешался с дымом. Так было всегда, и ничего нельзя изменить — он пробовал, пытался, стонал от бессилия, но не мог исправить того, что произошло и что повторялось снова и снова.
— Ум не может быть злым, — крикнул он вдогонку и пошел следом. — Жестким, жестоким, но не злым! Зло — от недоумия, пойми!.. Недоумие попускает отсутствие сердца и духа! Недоумие верит только в «здесь и сейчас»! Оно не знает «завтра», Нереяросса, оно не помнит «вчера»!
…Нереяросса по-прежнему не слышит и не хочет понимать его. Она снова запрыгивает на своего каурого, хлопает красавца-скакуна по шее. Конь дергает шкурой у нее под ладонью и прядет ушами. От него исходит неповторимый аромат — сколь же призывен этот запах для чад степей! И Нереяросса припадает лицом к жесткой гриве, вдыхает конский дух. В последний раз…
Все повторяется. Не высказанные когда-то слова не будут произнесены и сейчас: таков закон. Её не удержишь здесь. Не заставишь оглянуться… Не поедешь следом. Это уже было, есть и будет.
— Я сделаю круг и вернусь, — говорит Нереяросса и босыми пятками ударяет каурого в бока.
Она уже не вернется. Самое ужасное — знать это и переживать снова. Проклятье обеих реальностей, наложенное самим Временем — не злым, но жестоким…
Душа и сердце не помнят языка, на котором ты говорил. Им неведомы сотворенные руками приспособления, коими неоднократно пользовался ты на своем Пути. Узки или круглы были твои глаза, светлой или темной кожа — твоему «куарт» неизвестно, потому что неважно.
Дух и сердце помнят другое. Дым костра, завораживающее мерцание языков пламени, журчание воды, высоту неба, шорох песка, туманную зелень гор, причудливые кристаллы снежинок… Это не память рассудка, это переживет века, тысячелетия, вселенные… Все обратится в пепел и прах, все вернется на обод колеса, стремясь к тому, чтобы стать осью, а душа и сердце не забывают ничего из того, что важно…
Вот и его дух помнит, страдает, а сердце, как и прежде, рвется за Нереяроссой, хотя уже поздно. Ее сжигал огонь, опаляя молнией; топила вода, накрывая гигантской волной; уничтожал ветер, сбрасывая с горней вершины; хоронил камень, подставляя твердую грань под беззащитное тело; ядом своим убивала природа, насылая змей и демонов-пауков. Нет ничего, что не происходило бы с нею. Ни одна напасть не миновала стороной «куарт» Нереяроссы, а виной тому изначально был он, вернее, сердце его, которое не выдержало, его разум и дух, которые не совладали с порывом приземленной воли. Это было в незапамятные времена, однако уже ничего нельзя исправить. Лишь беспрекословно идти вперед и слепо нащупывать дорогу в зыбком болоте жизни.
Ноги ведут обратно к кибиткам, к догорающему в ночи костру. Тело и разум еще не знают и не могут знать…
Ему приходится мириться с неведением, притворяться, что все так же, как было тогда, впервые…
Луна пробежала по небосводу длинный путь — из одного созвездия в другое — прежде чем стало пора.
Каурый — взмыленный, со взглядом невольного убийцы — встретился ему у кургана. И снова сердце выпрыгивает из груди от отчаяния, и опять бунтует душа… И хочется кричать, рычать, проклинать всё и вся от бессилия.
Все было кончено, как он, отчаявшийся, ни прикрывал ладонями огонек жизни прекрасной возлюбленной, предсказательницы, не учуявшей своей смерти. Так было всегда, но зачем же снова, теперь, когда она почти все вспомнила?! Это несправедливо…
Реальности дробятся: в одной — он, склонившийся над телом Нереяроссы, огненновласая голова которой размозжена о камень; в другой — голос Учителя, мановением ока вернувшего все это обратно:
— Ты знаешь, Тринадцатый, как она это вспомнила. Ты огорчен? Не стоит того…
Но ему не становится легче от утешений верховного, «взошедшего», Учителя. «Взошедшего» давно и не раз пережившего все, что он переживает сейчас. Непрерывность бытия — это закон змея, что кусает сам себя за хвост…
— Она могла бы, могла бы вспомнить! — повторял он, прижимая к себе опустевшую оболочку и глядя в небо, которое медленно светлело на востоке.
Мятущимся взглядом нельзя встречать Рассвет.
— Я не хочу больше повторения этого! — воскликнул он.
И последние слова кулаптра Паскома, Учителя: «Мы нереальны, пока существуем только здесь или только там. Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым. Новый виток спирали произойдет непременно. Однако же…»
И тут же все свернулось. Реальности сменились…
* * *«Раз мышка, два мышка, три мышка… Раз ромашка, два ромашка… Три… — начала считать Рената, чтобы заставить себя заснуть, но ей страшно хотелось воды и голова трещала так, словно кто-то с размаху ударил ее кирпичом по затылку. — Господи! Зачем я вчера столько пила? Раз ромашка, два… И где я?..»
Послышался стук, который, наверное, в другом состоянии она сочла бы тихим. Сейчас это было сравнимо с горным обвалом или грохотом упавшего рояля. «Ну кому понадоби…»
Саша вскочил, словно и не спал, мгновенно оделся и скользнул к двери. Стук повторился. Рената лихорадочно застегивала джинсы. Ее трясло и от страха, и с похмелья.
Чуть двинув губами, телохранитель беззвучно велел ей ответить. Девушка прокашлялась и крикнула:
— Сейчас!
Это «сейчас» чуть не разломило Ренате голову, загудело набатом во всем теле. Саша показал ей спрятаться в ванной, а затем, встав сбоку от двери, нарочито громко щелкнул замком.
В номер шагнул высокий мужчина во всем черном.
— Слушаю вас внимательно, слегка волнуясь, — произнес телохранитель.
В глазах вошедшего мелькнул страх. Он ощутил, что в него только что целились из пистолета: рука Саши характерно придерживала что-то в кармане пиджака. У гостя не осталось сомнений, что при необходимости этот парень, не задумываясь, нажал бы на курок.
Телохранитель оглядел визитера. Это был очень красивый, статный брюнет в кожаных куртке и брюках. Причем, судя по манерам, — не из бедных и не из робких.
— Я Николай Гроссман, — представился он. — Муж Ренаты. Бывший муж. Вы мне звонили.
