Андрей Ильин - Дойти до горизонта
— Ну в самом деле, так ведь можно, надрывая кишки, тащиться и месяц. А ветер выдернет нас из плена за какой-нибудь час! Из противника превратится в союзника! — накручивал я на довольно зыбкую теорию новые аргументы.
— Беда в том, Ильичев, что, кажется, ветер нам не поможет! — прервал меня Сергей.
Я не понял, но испугался. Почему не поможет? Честно говоря, на ветер у меня были последние надежды. Может, Сергей имеет в виду то, что попутный от острова ветер станет для нас крайне невыгодным в море, потащит к более мелководному восточному берегу? Но это во всех смыслах лучше, чем торчать здесь. В море хоть какие-то возможности для маневра появятся.
— Помнишь, Андрей, я утром говорил тебе, что дело дрянь. А ты потребовал объяснений? — продолжал Салифанов.
— Да, ты сказал, что объяснишь, когда будешь уверен в чем-то окончательно, — припомнил я.
— Так вот, теперь я почти уверен, — сказал Сергей и вновь замолчал.
— Что тянешь, как нерв из зуба! Ты не шаман, не запугивай, говори по существу! — разозлился я.
— По существу, мы, похоже, забрались в узкую бухту между двумя островами!
— Между тем и тем? — указал я на остров за кормой и тот, который был впереди и сбоку.
Если догадка Сергея была верна, у нас появлялась возможность, разведав пролив, проскочить между островами.
— Нет, — остановил мои домыслы Сергей, — между тем, — он указал за правый борт, — и тем, — описав над головой широкую дугу, он упер руку в море с левого борта.
— Там земля? — выдохнул я.
— Это только мои предположения, — твердо сказал Сергей.
— Там земля?!! — почти закричал я, указывая на восток. — С чего ты взял?
Салифановская идея показалась мне по меньшей мере абсурдной. Не могли же мы ничего не заметить за эти дни.
— Доказательства! — потребовал я.
— Во-первых, даже на глубинах, где мы шли, не было крупного наката. На это вы должны были обратить внимание. А ветер северо-восточный. Если б там, — он кивнул головой, — было открытое море, прибой был бы гораздо сильнее. Второе. Когда мы ходили в разведку, с моря постоянно гнало песчаную муть.
Я хотел возразить, но Сергей меня не слушал.
— Третье. Птицы постоянно летают на восток и чайки, заметь себе, с рыбой в клювах. Морские птицы, за небольшим исключением, с рыбой летают только на гнездовья, а значит — на землю.
Четвертое. Несколько раз мне на лицо попадали мелкие песчинки. Откуда они здесь? Допустим, принесло с берега. Но ветер не настолько силен, чтобы тащить массы песка на такое расстояние. А вот случайный порыв на пять-десять километров вполне допустим. Кстати, за все время плавания в открытом море мы ни разу песчинок не видели!
И, наконец, пятое. Мне кажется, что там земля.
Это «кажется» оставляло нам некоторую надежду. Окажись Сергей прав, наши шансы на спасение приблизились бы к нулю.
— И есть у меня еще одна догадка, пожалуй, самая неприятная, — почти без паузы продолжил Сергей.
Он решил выложить все! Мне захотелось зажать ему рот. Он лишал нас уже не иллюзий — веры. А вера — это все, что у нас оставалось. Даже на случайность мы не могли уповать. Случай теперь почему-то работал против нас.
— Это, — кивнул Сергей вправо, — и это, — кивнул влево, вздохнул, словно собираясь с силами, и сказал, твердо, выдержав мой взгляд:
— Не два острова, а один, растянувшийся подковой! Теперь все! — и, резко оборвав речь, сел.
Он сказал страшную вещь! Почти трое суток мы тащились в надежде обогнуть остров, а получается, забрались в самую глубь воронкообразного залива! Влезли в бутылку, а ветер и прибой заткнули горлышко, накрепко запечатав нас внутри. Я был в полной растерянности Не мог представить, что предпринять в данном случае. Уйти пешком — некуда. Двигаться вперед? А если прохода в море нет? Возвращаться? Но против ветра это почти невозможно. Без его помощи мы по мелям плот не протащим! Даже в безветрие каждый метр пути назад удлинится не менее чем вчетверо. Срока, необходимого для достижения северной оконечности острова, нам как раз хватит для развития в организмах необратимых, то есть не поддающихся лечению процессов обезвоживания! Ждать единственного способного помочь южного ветра! Но когда он будет? В летние месяцы на Арале доминируют северные ветры. Южный — большая редкость. Надеяться на то, что Салифанов ошибается, было преступлением. В прогнозах надо исходить из худших вариантов. Выхода из сложившейся ситуации не было. Плавание грозило закончиться скорой и неминуемой катастрофой.
Глава 15
Ночь далась трудно. Уже в темноте воткнулись в мель. Взяв с собой самое ценное, по колено в воде выбрались на берег. Костер не разводили, готовить все равно было не из чего. Легли на песок, кое-как укрывшись одеялами. Лежали и час, и два, и три. Сон не шел. Мы ворочались, перекладывались с бока на спину, на живот и снова на бок. К утру я, не выдержав, встал, отошел к берегу, уселся возле самой воды на песчаную дюну. Слушал вздохи моря.
Надо было на что-то решаться, а я еще пребывал в растерянности. Чтобы отыскать выход, надо было в корне сломать старую логику рассуждений — это я чувствовал. Но с чего начать ломку? Может, ошибка в том, что я пытаюсь найти немедленную панацею от навалившихся на нас бед, вместо того чтобы отпраздновать их? Попробую-ка трансформировать обобщенную и поэтому расплывчатую проблему в цепочку причин и следствий. Рассматривать буду наихудший вариант — плот заперт в заливе-бутылке на едином острове.
Почему мы обречены? Потому, что не можем выбраться. Почему не можем выбраться? Потому, что, куда бы ни пошли, можем попасть в тупик. Отсюда неясность — куда двигаться. Значит, не опасности мы боимся, а в большей степени возможной ошибки и ее печальных результатов.
Хорошо, перестану бояться, предложу самое худшее, чего раньше не допускал даже в самых мрачных раскладах. Мы не можем туда идти! Например, вынуждены оставаться в том месте, где находимся сейчас. Мы погибнем? Вероятнее всего, да! Ладно, приму это спокойно, без мешающей лирики, как математический допуск. Сформулирую в уме мысль сжато, как теорему: «В пределах острова, с нашими запасами воды и продовольствия, без активной помощи извне, мы не имеем ни одного шанса остаться в живых». Пожалуй, это уже аксиома. Надо отдать себе отчет! Мои чувства робко запротестовали против такой категоричности. Организм не хотел умирать. У него не было объективных причин смиряться с уготованной ему участью. Внутренние органы функционировали нормально, скрытых заболеваний не было, биологический запас прочности был рассчитан еще на много десятков лет. Смерть здорового организма в самом расцвете была противоестественна в первую очередь ему самому. Каждый из нас жаждал если не бессмертия, то хотя бы среднестатистической нормы существования.
